…Зажмурившись что есть силы, я дергаюсь вперед, выворачиваюсь из его рук и, стараясь ни о чем не думать, наотмашь бью Шефа по лицу.

От неожиданности он отлетает в сторону. На щеке проступает алый след, на лице — непонимание.

Я сжимаю кулаки, я пытаюсь быть твердой. Я стараюсь не бояться, что он сейчас просто развернется и уйдет.

Он стоит и смотрит на меня, а во взгляде его нет ничего — и у меня внутри делается пусто и страшно, я понимаю, что, если он снова исчезнет, я просто не смогу больше дышать.

Мне хочется прижаться к нему и попросить прощения, обнять и зарыться лицом в рубашку, чувствуя его руки у себя на спине, но вместо этого я делаю несколько шагов вперед:

— Ты хоть понимаешь, как я жила все это время?! — Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти врезаются в ладони. — Ты представляешь, через что я прошла?! Ты хоть понимаешь?!

Он молчит, не пытаясь прервать, не отводя взгляда.

Я не замечаю, когда успеваю заплакать, — просто все эти недели вдруг прорываются наружу беспорядочной чередой обвинений, оборванных фраз и судорожных всхлипов. Вспышка гнева проходит так же быстро, как и появляется, оставив только чувство болезненного опустошения.

Он стоит в паре шагов от меня и вдруг опускает глаза, как будто приняв какое-то решение. Наверное, надо подойти, надо удержать — ведь сейчас он развернется и уйдет уже навсегда, но я не могу. Ноги не держат, и я рыдаю отчаянно, как маленькая, когда мир казался крохотным, а беды — огромными.

Я опускаю лицо в ладони, опираясь о стол, чтобы не упасть, и ни о чем больше не думаю.

А потом чувствую, как он обнимает меня — осторожно, будто боясь сделать больно, — и уже не сопротивляюсь. Он гладит меня по голове, как ребенка, который никак не может успокоиться, и говорит что-то неразборчивое, прижимает к себе, а я всхлипываю и хочу только, чтобы так было всегда. Чтобы он был всегда.

— Прости меня, — шепчет Шеферель и тихо раскачивается, будто пытаясь убаюкать.

Я закрываю глаза и осторожно обнимаю его, ощущая под пальцами прохладу вечной белой рубашки, а он, как крыльями, укрывает меня полами своего плаща.

Я так и не спросила, как он оказался в квартире. Не спросила, почему вел себя так последние дни, — мне надоели ответы, состоящие из правды не более чем на четверть и из недоговорок на все три четверти.

Я просто наслаждалась этим моментом, когда он был рядом, и сейчас, вот прямо сейчас, ничего не происходило. Никто не нападал, не угрожал, не пытался выстроить планы спасения, не объяснял, что делать…

«Майбах» скользил по улицам, и от фонаря до фонаря по стеклу бежала рыжая полоска света. Я прислонила голову к его плечу, а он что-то задумчиво чертил пальцем у меня на ключице.