Однажды, когда они танцевали босанову и думали, что я сплю на куче пластинок, я видела, как она просунула свой язык в сердцевину стрелитции, и я чуть не умерла. Они танцевали так, будто были созданы друг для друга, папа и мать: не только босанову, но и мамбу, самбу и танго. Лана вертела бёдрами под Переса Прадо, раскачивалась под Каунта Бейси, скакала под Луиса Приму. Ну и под Синатру, конечно, тоже, как же без Последнего Транжиры. «Остров Капри» была любимая песня Ланы, хотя ей нравились и другие: «Три монеты в фонтане» и «Любовь — это нежная ловушка», и грустная «Не плачь, Джо», похожая на танцзал после закрытия.

Папа обнимал мать, его темноволосая голова лежала на её плече. «Аморино, аморино…» — шептал он опять и опять, как человек, потерпевший крушение в море и чудом найденный.

Голос Ланы был тёплым и тёмным, как ночной эспрессо.

Они танцевали медленно и легко, её пальцы блуждали в его волосах, и тянули, тянули…

Папа тоже умел петь. Но он предпочитал играть на барабанах, легко и точно двигая запястьями. Истинный музыкант, Джо Кайола забывал себя в ритме: призрак сигареты, оставленной в пепельнице, цилиндрик беловатого пепла.

Иногда он играл джаз, часто металлическими щётками, полуприкрыв веки, словно спустив на окнах жалюзи. Бахрома щёток походила на бахрому его ресниц, доходивших до скул. Лицо у него было угловатое — слишком много выступов и впадин. Свет лампы дробился на них, создавая постоянную игру светотени.

— Лицо, об которое можно порезаться, — не однажды говорила моя мать.

— Или порезать, — в шутку откликался папа, и хлопал щёткой, как будто убивал муху.

Тино смеялся, лёд в его стакане вторил ему тихим звенящим ча-ча-ча. «Джек Дэниелс» со льдом. Его любимый напиток.

— А может, лицо, которое может порезать Касси, а, Джо?

Папа посылал ему ледяной взгляд, а мать в узком, как чехол, нефритово-зелёном шёлковом платье выскальзывала из-за китайской ширмы. Игла проигрывателя падала на «Экзотику» Мартина Денни. Пронзительные вопли птиц с драгоценными плюмажами, ухмылки обезьян и урчание леопардов, грозных зверей, прогуливающихся в самом сердце джунглей, где когтями рвут на куски.

— Ты слышала, что я сказал, Лана? — Тино лениво опрокидывал свой «ДД».

— Не искушай меня, Тино, — говорила Лана, грозя ему пальцем. Лакированные ногти цвета стрекозиного крыла. — Не надо…

Она улыбалась им обоим, изгибая уголки губ, и обычно на этом всё заканчивалось, но иногда за этой улыбкой мелькало что-то ещё, какая-то похожая на молнию вспышка, от которой волоски у меня на шее вставали дыбом.