Отдавшись подобным размышлениям, он нетвердо подымался на ноги середь своей компании ночных мар, когда безо всякого предупреждения на всю ту блекло освещенную и безграничную хоромину взвыл тошнотворный зов демонской трубы. Трижды раскатился тот пугающий медный рев, и когда последние отголоски третьего зова, похохатывая, затихли, Рэндольф Картер увидел, что он в одиночестве. Куда, почему или как умело с глаз долой упырей с костоглодными черничами, о том гадать было не ему. Он знал только, что оказался вдруг в одиночестве и что какие бы незримые силы ни таились насмешливо вокруг, то не были силы дружелюбного дремного края земли. Вскоре из крайних пределов хоромины долетел новый звук — это тоже был размеренный трубный глас, но далеко не тот рыкающий троекратный рев, которым размыкало его изрядные когорты. В этой низкой фанфаре отзывались дивление и напев несбыточного сна; чужедальними видениями невоображаемой прелести веяло от каждого неземного созвучия и неуловимо нездешнего перелива. Прихлынули ароматы благовоний под стать златозвучным нотам, и сверху озарило великим светом, который играл совокупностью красок, неведомой земному спектру, и вторил пению труб и неотмирных многоголосых созвучий. В отдалении заплясали сполохи, и в тугих волнах ожидания всё ближе наплывал барабанный рокот.

Из редеющей дымки и клубов неземных благовоний выступила двойная колонна черных невольников огромного роста, препоясанных по чреслам радужными шелками. На головах у них были пристегнуты наподобие шлемов светильники из поблескивающего металла, откуда курящимися струйками исходило благоухание таинственных бальзамов. В правой руке держали они хрустальные булавы, резное навершие которых представляло ухмыляющуюся химеру, левой же сжимали долгие тонкие серебряные трубы и поочередно в них дули. На запястьях и щиколотках были у них золотые браслеты, и браслеты на щиколотках соединялись золотой цепью, понуждавшей носившего ее смирять свою поступь. То, что они подлинное чернокожее племя земного дремного края, это делалось сразу же очевидным, но меньше походило на то, что их наряд и обряд целиком вещи земные. В десяти футах от Картера шеренги остановились, и как только они встали на месте, трубы отрывистым жестом взлетели к толстым губам… Дикий и восторженный раздался трубный глас, и еще неистовей прозвучал сразу вслед за ним многоголосый вопль черных глоток, обретший особую пронзительность от некоторого странного снарядца.

Тогда в широкий промежуток между двумя шеренгами вступила одинокая фигура — высокая тонкая фигура с юным лицом древнего фараона, веселящая глаз многоцветьем одеяний и увенчанная золотым пшентом, рдеющим незаёмным светом. Совсем близко подошла к Картеру эта царственная фигура; в гордой осанке ее и в дерзких чертах была прельстительность темного божества или падшего архангела, и где-то в глубине глаз лениво посверкивали затаенные блестки прихотливого юмора. Фигура заговорила, и дикой музыкой летейских струй зазвенел плавный голос.