Впрочем, пол предбанника оказался ровным; пройти по нему не составило бы труда и в полутьме. Вообще — вместо убогого узилища, каким представлялся Павлу карантин, перед глазами предстало добротное строение, к тоже же хорошо и мягко протопленное. Тепло сразу же разлилось по всему телу Павла, едва тот переступил порог поселковой бани. Доброе, ароматное, берёзовое тепло.

Управдом вступил в пределы освещённого электричеством помещения. Одна единственная лампочка — тусклая, как луна перед рассветом, едва выхватывала из темноты низкий деревянный столик, на толстых, «слоновьих», ногах; несколько длинных скамей и шайки с вениками — на них. Но там, куда почти не дотягивался свет, было самое важное, самое драгоценное: кровать — вся будто бы сплетённая из упругих ветвей, — наверное, из ротанга, — очень подходившая к здешней влажности, здешнему теплу. На ней, на высоком матрасе, возлежал человек. Маленькое тельце.

- Папка, это правда ты, или ты мерещишься? — Бабочкой выпорхнуло из угла дыхание Таньки, перемешанное с осипшим тонким голосом.

- Привет, красавица, — прошептал Павел. — Что делаешь?

- Я спала… чтоб поправиться…. - как дядя Вениамин сказал, — объяснила Татьянка. — Ты меня разбудил. Ты будешь со мной теперь, да?

- Я буду с тобой, — выдохнул Павел. — Теперь всегда буду с тобой. Только вот спать не стану. Я уже много спал. Слишком много. Я так посижу, вот тут, рядышком.

- Маму повспоминаешь? — Серьёзно проговорила дочь. — Я часто так делаю. А она мне… мерещится…

- Что ты знаешь про маму? — Павел испугался: он не был готов к этому разговору.

- Что она… будет теперь невидимой… — неуверенно ответила Танька. — Любить меня… невидимой…. Но я всё равно её вижу, когда глаза закрыты. А как открою — она… растворяется…

- Я не растворюсь, — пообещал Павел. — Ты спи, а я сделаю, как ты хочешь: повспоминаю.

***

Девчонка всхлипывала — при этом, старалась не шуметь и не привлекать к себе внимания. Она сидела на широком каменном парапете смотровой площадки Воробьёвых гор. Спиной к обрыву и панораме, лицом к высотке главного корпуса МГУ, словно совсем не желала рассматривать красоты ночной столицы с высоты птичьего полёта. Она дрожала — на ней было слишком лёгкое, слишком летнее, для последнего дня сентября, жёлто-зелёное платье с короткими рукавами, как будто пошитое из листвы. Длинные светлые волосы — растрёпаны, взгляд — несчастный. А самое главное — ноги. Её ноги были босы. Она подтянула их, оторвала от асфальта, прислонила подошвы к каменному ограждению, но вряд ли это помогало ей согреться.