«Мой глаз», — подумала Минога. И в череде странных, мучительных событий умудрилась забыть об этом эпизоде до тридцати лет, пока слабеющее зрение не напомнило о нем.

Перед Мэллоном в ленивой позе застыла обнаженная женщина, казавшаяся зеленой на фоне мертвого ландшафта с медленно шагавшим верблюдом, парящим платьем, белой голубкой…

Сцены сопровождались невероятным гамом: улюлюканье и вопли из бесцветного мира безумной королевы, громкие стоны за спиной зеленой женщины. В сверкающей грозе рыжебородый гигант с поднятым мечом заорал на Ботика. Перед Миногой старики склонялись под яростным ветром, угрожающе крутили головами, показывая безобразные лица с огромными заостренными носами на затылках.

Для этих созданий люди ничего не значили и существовали для того, чтобы их мучить и убивать. Мэллон вызвал этих божков, а когда они все заявились сюда, едва видел их и понятия не имел, что с ними делать.

Минога заметила, как Бретт Милстрэп нагнулся и, уцепившись за край, потянул на себя какой-то пласт с разрывом по шву. У нее возникло ощущение, будто сама эта идея настолько ужасна, что Бретт должен немедленно забыть о ней. С другой стороны, этот парень словно создан выдавать ужасные идеи.

Мир по ту сторону крепкой оболочки, заключила Минога, безумен и губителен и, насколько известно из древних источников, так напугал обожаемого Мэллоном Корнелиуса Агриппу, что тот вновь обратился к христианству[48]. А если не напугал, то должен был. Эти лишенные лиц короли и королевы, вялые девицы, развевающиеся одежды, свирепые воины-гиганты и все остальное, эти верблюды с драконами и странные свиньи — все казалось бессмыслицей, поскольку их действия были начисто лишены логики или согласованности. Здравому рассудку, рационализму не было места в их мире. Они не могли нести смысл; смысла не было в них самих. Смысл пришел в мир позже, и им это не понравилось.

* * *

Итак, Бретт Милстрэп стоял перед обнажившимся черным провалом, из которого бил луч ослепительного, неземного света. Минога видела, как парень наклонился к бреши, возможно, в надежде получше рассмотреть странное царство пустоты.

А стоявшему рядом Хейварду, похоже, не было никакого дела не только до своего дружка, но и до мира призраков. Он сосредоточенно смотрел в сторону Мередит, Гути и Миноги. Минога не могла сказать, была ли объектом его внимания она или Мередит. Но точно не Гути. Судя по тому, что она почувствовала в жалком Ките Хейварде, он питал какую-то губительную страсть к Мередит. И хотя взгляд его вроде бы перескакивал с одной девушки на другую, Минога встревожилась не на шутку. Меньше всего ей хотелось ухаживаний Кита Хейварда.