— А ты? — подхватывая мысленный вопрос, спросил Суфа, — что будешь делать, здоровяк? Побежишь искать свою нареченную? Пугать ее кривой рожей? Ну, не сердись, я так.

— Я не сержусь.

Даориций был так счастлив, что угадал о любви Нубы к Мауре, что в ту же ночь, пыхтя от усердия, записал историю с вазой, львом и любовью в новый свиток, и после подмигивал Нубе, то и дело заводя разнеженные разговоры. И через два дня вся команда знала о новой истории. Матросы спорили за ужином, не обращая внимания на то, что сам Нуба, которого с легкой руки девочки-дикарки звали теперь Иму — по имени страшного лесного божка, сидел рядом и ел, усмехаясь.

— Да сразу найти и сказать, вот я, и пусть лицом демон, но корень мой по-прежнему дубина на радость тебе, — сердито кричал Алтансы, тыкая в сторону Нубы жирным от топленого сала пальцем.

— Много ты знаешь, — возражал тонкий и смуглый Гохон, поправляя ухоженные усы и поглядывая по сторонам, — бабам нужна красота, они от нее млеют. А дубинку можно и из дерева выстругать. Нет. Ему надо сперва затаиться и увидеть, кто там возделывает ее поля. И в переулке — хыц, по горлышку.

— А его тут же — хыц и к судье! — орал, сердясь, Тасиан, рыжий, с красным лицом и маленьким, как у ребенка ротиком, — это ж тебе не дикая земля, болван! Тут — полисы! Храмы. Бани с гимнасиями! Гетеры и музыки всякие. Тут далеко не убежишь, везде народ, деревни, все дружатся или воюют, разве что подальше от берега — в степь.

— Угу, от своей бабы подальше. И полюбовника зарезать и ее бросить. Умник Гохон, ничего не скажешь, — поддерживал Тасиана Алтансы.

Устав спорить, они поворачивались к Нубе.

— Чего молчишь? Что сам-то?

Как все люди, которые вели жизнь суровую и грубую, вдали от женщин, они были романтиками и за время морского похода полюбили черного Иму — за то, что был добр, немногословен и всегда приходил на помощь. Даже Алтансы, когда Нуба вылечил его от злостного поноса, от которого у бедняги сводило руки, потому что висел над бортом три дня без перерыва, стеная и охая, поджаривая голую задницу на палящем солнце, даже он с легким сожалением решил, наконец — ну, Иму колдун, да, но хороший, наш колдун, морской.

В ответ на вопрос Нуба отставлял миску и стесненно пожимал плечами. Вставал и уходил на корму, за развернутый парус.

— Тоскует, вишь, ну еще бы, с такой мордой, — довольно говорил вслед заботливый Алтансы, и кричал, — а то оставайся. Даори тебя возьмет, когда поплывем обратно с товарами.

— И бабу, бабу свою скрути и с собой, — Тасиан хохотал, радуясь, что нашел такой простой выход, — тут она к тебе быстро привыкнет, некуда ж деться.