— Не учи. Это я знаю, не щенок.

Он наклонился вперед и белые ровные пряди, сплетенные на концах, легли на колени. Голос был тихим и яростным.

— Скажи другое. Ты ближе всех нас могла подобраться к его мыслям.

— И к сердцу.

— Да, и к сердцу. Ты все еще уверена, что именно он нужен? Живой? Убивать людей так просто. Он, должно быть, уже на побережье понта. Посланцы найдут его и — отравленное вино. Или — укус паучихи-вдовицы. Но ты ратуешь за его жизнь. Это твое тело жаждет, а ты лжешь? Или же?

— Мое тело жаждет. Видишь, я честна. Но оно лишь инструмент матери тьмы. Пленив его, я получу раба для изысканных удовольствий. И он научится наслаждаться пороком и жестокостью, как учится у тебя избранный сын. Свет лишится величайшей преданности. И на нем появится пятно. Это будет и если он умрет, да. Но если останется жить, то темнота станет сильнее!

Она подняла брови, будто досадуя на то, что приходится говорить о простых вещах:

— Ослабить и усилить всегда лучше, чем просто ослабить.

— Да. Если все получится.

— Так помоги мне! И получится. А если нет — ну что же, пусть совет отдаст темноте прекрасное тело Онторо.

Жрец протянул холеную руку, женщина подползла, опираясь на ладони, коснулась губами белой кожи. И захрипела, когда жесткие пальцы, метнувшись, сдавили ей горло.

— Я буду стоять на песке и петь, глядя, как женится на тебе темный муж черной Кварати, тварь. Если ты подведешь меня. Иди. Я поговорю с посланцами. Они разведают, что можно сделать, чтоб его мысли вновь обратились к тебе.

Пальцы разжались. Онторо откинулась, хрипло вдыхая и прижимая к груди руки. Внутри, там, куда врывался горячий воздух, все тряслось и текло, истаивая от боли и наслаждения. Как же она ненавидит его — белого учителя удовольствий. И ненавидя, не может избавиться от его уроков. Вбитых мучениями и плетью, цепями, голодом, и унижениями. Ну что же, пусть царствует, пока нет с ней Нубы. А потом, когда рядом будет великан, покорный и сильный, она взмахнет рукой, указывая. И получит другое удовольствие, высокое и острое. Для того она отдана матери тьме, чтоб наслаждения становились сильнее и больше. Она хорошая ученица. Жрец и не знает, насколько хорошая.

— Иди, — лениво сказал мужчина, отряхивая руку, — сегодня ночью примешь меня. Посмотрю, все ли помнишь из моих уроков.

— Буду ждать, мой хозяин.

Она поднялась и пошла, а полосатая ткань омахивала ровные кончики зеленой травы, что вся — одного цвета и размера.

— Куи-куи, гладкая тварь, — жрец усмехался, следя за высокой фигурой.

Она считает себя умнее его. Быстроживущие все такие. Прибегают, дрожа от жадности — все успеть, все перепробовать. Проглотить то, что не прожевали. Это понятно, у них так мало времени. Эта — гладкая, если не станет жрицей — состарится скоро — через семь лет. И потому она так полезна, знает, знает и торопится, изо всех сил. Пусть отдает их все. Сколько таких мелькнуло за последние две сотни лет. И никто не остался.