За их спинами застонал в палатке Теренций. И Хаидэ заледенела, услышав, как в беспамятстве он зовет сына, перечисляя неуклюжие ласковые имена. Встала, покачиваясь. Нет сил было слышать, и она крикнула, подзывая мужчин.

— Асет! Казым! Принесите воды, много.

Сидя на камне, смотрела, как мужчины усаживали мокрого и дрожащего грека, накидывая на толстые плечи плащ. Тот вырвался, взмахивая рукой.

— Вина! Где кубок мой? Дайте, шакалы.

— Теренций. Расскажи мне все. Потом выпьешь и вернешься в полис.

Подождала и кивнула Асету:

— Принеси вина. Немного.

Она сидела, крепко держась за руку няньки и сжимая ее, когда Теренций всхлипывая и призывая гнев богов на голову Ахатты, укоряя старого Торзу и саму Хаидэ, бессвязно рассказывал о разговоре с гостьей, о том, как под утро рабыня подняла крик, стоя у входа в спальню. О том, как плача, отвечала про виденное.

— Твоя сестра, порождение скорпиона, вынесла нашего сына, он плакал, поила его ядом из тайной фляги, привязанной к поясу. А потом он захрипел и задергался. И умер. Она так и сказала, слушая его дыхание «вот ты умер, сын высокой сестры, я забираю твое тело». И тогда Мератос спряталась за колонной, а змея…

— Мератос? Это она видела?

— И что? Пока ты тут, правишь волками, в моем доме есть женщины. Ты не знала этого? Она молода и глупа, но она не убивает детей! Моего сына, моего мальчика. Боги, за что караете вы старого Теренция? За что посылаете ему волчиц вместе жен и отбираете сыновей? Ты! Только из-за сына терпел я тебя, порождение диких степных тварей!

— Я мать ему, Теренций. Мое горе…

— Горе? Ты опросталась в степи и тут же выкинула его из сердца! Да девчонка рабыня чаще держала его на руках и лучше знала, как он смеется и плачет! Молчи про горе, дикарка! Где оно? У тебя даже нет слез, чтоб оплакать нашего сына!

Он согнулся, пряча опухшее лицо в ладони. Свет маленького костра упал на голую кожу темени, покрытую тонкими прядями спутанных волос.

— Я найду ее. Найду и выслушаю ее рассказ. А после она понесет наказание.

— Мальчик мой! Его не вернуть. Но пусть, пусть умрет подлая паучиха. Я знал, знал, что твои дружки принесут в мой дом сплошные несчастья! Ты пригрела ее, ты приветила этого тощего жреца, конечно, тебе нет дела до собственного мужа и сына. У тебя жеребец, всегда усладит своей дубиной твою женскую жадность. Думаешь, я дурак? Думаешь… ничего не понял? И вот, мало тебе моего позора… Аникетос!

Выкрикнул имя, сорвался в кашель, захрипев. Фития за плечом княгини холодно разглядывала дергающиеся руки. Подумала — эк тешит себя своим горем, видно выторговать себе чего хочет. Понять бы чего.