Тонкая фигура тихо прошла через линию задумчивого взгляда, так тихо, что не пошевелились верхушки травы. Хаидэ моргнула, всматриваясь, но вокруг стояла тишина, и ничто не шевелилось, замерев. Только еле заметные в лунном свете дымки поднимались к небу и исчезали в темноте.

Затаивая дыхание, она выползла из укрытия и, держась за кинжал, быстро и внимательно огляделась. Никого. Нет! — Снова на краю взгляда медленно проплыла фигура. Хаидэ вскочила, держа кинжал перед собой. Сузив глаза, осматривала степь, будто делала взглядом четкие мерные шаги, не пропуская ни единой травинки. И одновременно держала в памяти промельки тайной фигуры, стараясь памятью увидеть ее четче. Тонкий, не очень высокий, с опущенной головой и худыми руками. Шел медленно, будто думал, не поворачивая головы. А больше ничего и не скажешь об увиденном.

Оглядываясь и сторожа уши, она прошла к ручью, где над ниткой сверкающей воды, превратившейся в выпуклый поток, стиснутый камнем, паслись кони. Не испуганные, щипали траву, пофыркивая.

«Тот, кто пришел, он не виден коням. А я видела».

Присев, она умылась, с наслаждением протирая глаза. Лицо горело от ледяной воды, в голове была ясная и печальная пустота, место для новых мыслей.

«Значит, он приходил ко мне».

Вернувшись, встала на колени, заглядывая в укрытие. Сейчас залезть бы туда, прижаться животом к спине Техути и заснуть, обнимая. Это лучше, чем даже любиться с ним. Уходить в дневные заботы, в горести и радости, жить жизнь, зная, что к ночи двое лягут вместе и после всего заснут, как один человек, дыша одной грудью. А что он? Чувствует ли он эту жажду соединиться? Или мужчине достаточно тепла любого женского тела? Победить и, откатившись, заснуть, набираясь сил перед новыми победами. Может быть. Но как не хочется в это верить.

Не забывая оглядываться и прислушиваться, она тронула поджатую ногу:

— Теху… проснись, любимый. Нам пора.

Рассвет они встретили в седлах. А когда день набрал сил и, сверкая солнцем, пел и кричал птичьими голосами, вперед поднялись и поднимались все выше неровные гребни Паучьих гор, что до сих пор маячили в синей дымке на краю степи.

— Вот оно, дерево! — Хаидэ поскакала вперед и, остановив Цаплю у низких ветвей, спрыгнула, исчезла в лиственной темноте.

Техути, сунув руку в сумку, затолкал подвеску в самую глубину, зарывая ее под сверток с лепешками. Жаль, что нельзя повесить ее на грудь под рубаху. Княгиня все время норовит коснуться его, ее тело вечно голодное. Не оставляет в покое.

Медлив оторвать пальцы от мягкого холодка металла, думал, думая, что мысли — его. Ох эти женщины. Самки. Мало им ночной любви, так и хотят опутать своей паутиной, заплести рот и глаза, спеленать руки и ноги. Сделать из мужчины безмолвный послушный кокон, чтоб не смотрел сам и не говорил, чтоб не ушел. А эта еще и вечно голодна женским своим естеством. Вспомни, что говорила она, когда Цез заставила ее признаться, вспомни, сколько мужчин трогали ее груди и брали ее целиком. Разве это может оставить женщину чистой? Разве такая сумеет любить беззаветно и преданно? О ком думает она, когда лежит под тобой и глаза ее полузакрыты? Чье имя шепчут губы? Она говорит — твое. Но вспомни, как учила девушек лгать, как смеялась, рассказывая «мужчины просты…»