— Сейчас, — сказала княгиня охрипшим голосом и вдруг натянула поводья, не давая Цапле сделать последние несколько шагов на гребень.

Нуба протянул длинную руку и забрал в нее подрагивающую ладонь.

— Ты боишься?

— Да…

Не было ветра и выбившиеся из косы выгоревшие пряди не шевелились, лежа на плечах. Светлое лицо было очень серьезным. Ни одной тени не лежало в степи, а черные тени коней съедались под их ногами.

— Я была в круге тьмы. Я говорила тебе, Патахха водил меня туда, где стоят древние каменные столбы.

— Я помню.

— Я многое видела там. И когда мне показалось, вовсе умру, прямо сейчас, я… увидела что есть и круг света. Тогда это держало меня. Ты понимаешь?

— Да, люба моя.

— Он здесь. И если мы… если нам… Мы сейчас увидим его, Нуба.

Единственный глаз черного великана метнулся, оглядывая длинную гряду, покрытую желтыми стеблями, светлое небо над ней. Вернулся к лицу Хаидэ.

— А если нам не будет позволено? Мы умрем?

Она беспомощно покачала головой:

— Нет. Нет! Тут нет смерти. Ты понимаешь? Я — нет.

Говорила, сжимая его руку и постоянно расправляя плечи, будто что-то гнуло их против ее воли.

— В каждой легенде о прошлом есть смерть, люб мой. Кто-то рассказывает, а кто-то слушает, не отрываясь. Потому что смерть цепляет нас сладким крюком. Горести, которые надо преодолеть, беды, которые нас меняют. Смерть… И когда рассказ подходит к концу, все объясняется и становится на свои места. Как воины ставят своих коней в нужном порядке, готовые биться дальше. Мы слушаем о невзгодах, и если рассказ завершается счастьем, то ему дарится всего несколько слов. Они полюбили и стали жить. Он нашел ее и возрадовался. Она… она тоже… Так живем мы, слушая длинные песни смерти, постоянно. Длинные — смерти.

— Наш мир таков, Хаи, мы живем на границе света и темноты.

— Да. Я знаю.

— И если мы смотрели в глаза темноте, мы посмотрим и в глаза свету.

Он улыбнулся, перекашивая иссеченное шрамами лицо. Легонько встряхнул ее руку.