Иван застыл, поднявшись с лестничных ступенек и смотря вслед уплывающей в свою квартирку Одетте. Потом и сам побрел домой, глубоко задумавшись. Кузьма спал и улыбался во сне. Иван прилег рядом, и малыш тут же прижался к нему. Иван вздрогнул, как он столько месяцев не замечал, что они нужны ему, что они и есть смысл его жизни, его судьба и любовь.

– Ну что, не шибко еще замерзла? – раздался над Марьей незнакомый голос. Чувства возвращались, а вместе с ними леденящий холод и странное безразличие, словно всего пару минут назад живое тепло из души вынули, и вместо него мороз да лед туда впустили. «Кажется, Ваня вернулся? Скоро у Кузьмы день рождения, вот и вернулся. Какая разница – вернулся или нет? Кузьма…» – нет, ничего не пошевелилось в душе Марьи. «Куда же эта боль многомесячная подевалась? Кузенька… Сын где-то один. Нет, не один, с бабушкой Одеттой он. Кто-то еще. Не помню. Катя? Ммм… Люди какие-то в голову лезут, покою мешают! И оружия опять нет под рукою. да нет, зачем оно мне-то?» – уже с удивлением подумала Марья и приоткрыла глаза. Яркий свет от маленького вырубленного окошка, заваленного с той стороны белым снегом, заставил снова их закрыть.

А где-то далеко-далеко схватился за сердце Иван, неожиданно почувствовавший все горе и отчаянье, которые носила в себе Марья последние месяцы. «Больно как», – прошептал он и, крепче взяв Кузьму за руку, отправился с ним на прогулку. Они гуляли по парку, когда навстречу, в кружении листьев поздней осени, вышла Одетта Юрьевна. Мягко улыбнулась, приподняла вуаль шляпки-таблетки и, взяв Кузьму за ручку, заговорила с Иваном:

– Ну что, мил человек, пойдешь за женой в непростую дорогу? Или Охотнику Полярному отдашь? Марья-то непроста у тебя, птица белая, нездешняя, повезло тебе, случай особенный, да проверку, видать, не прошел ты.

– Чью? – удивился Иван.

– Того, кто всегда нас бережет и от бед укрывает.

– За Марьей пойду, помогите, Одетта Юрьевна.

– Быть по сему, – перестала улыбаться Одетта Юрьевна. – Только один в дорогу пойдешь. Дальнюю. Душа дорогу укажет. Только душа. Ей доверься. Наталья с Аннушкой уже улетели, давно, поди, на севере. Иди же, не стой.

Недоуменно Иван сделал шаг.

Холод ударил в лицо, глаза открыл. Поселок заснеженный вдали. Далее стена таежная. И нет более родного города, лишь тепло от ладошки сына в сжатом, твердом кулаке.

– Наташа, – вздохнула Аннушка, – далеко как нас занесло. Просторы какие! – Аннушка сошла со снегохода, рассматривая величественный белый ковер, бескрайний, с бушующей таежной каймой деревьев. – Красота какая.