– Два сына.

– Так зачем ты здесь?

– Работа, как и у тебя.

– Опасности здесь много, – покачал головой Егор.

– А чего много, парламентера не тронули, и спасибо. Освободят, это мы уже проходили…

– Нельзя все пройти, но надо подготовиться к более суровому испытанию.

– Эх, Егор, – вздохнула Эра, – меня жизнь, этими испытаниями уже без подготовки лупит лет эдак десять.

– Не то это, не то, ты, главное, держись, Венера! Держись, – он часто-часто задышал, – понимаешь, тебе спасать надо, многих спасать! Я не успел, но я скоро вернусь!!!

– Кого? – Эра нахмурилась. – Откуда ты знаешь, что я Венера? Ты кто, Егор?

– Я за ним, мама. – и человек смолк.

Эра побледнела и, судорожно схватив парня за руку, холодную и липкую, просчитывала пульс. Удар, еще один, еще, остановка. Нить последнего удара – волна, последняя нейронная волна.

– Не бойся, – прошептала Егору Эра, – я здесь, я с тобой. Я провожу тебя, сынок! – слезы ручейками лились из ее глаз, – не может быть, не может быть.

Шесть минут, шесть минут – клиническая смерть, уход. Все, мозг погиб. Эра перекрестилась и закрыла чуть приоткрытые веки усопшего.

– Как жестоко все, – она положила руки ему на грудь, сложив их по христианскому обычаю. И, вспомнив начало «Отче наш», принялась шептать молитву, когда вдруг неожиданно Егор резко вскочил, сев на лежаке и открыв невидящие глаза, закричал куда-то в пространство:

– Назарет, запомни, Назарет! Только там, где выше!!! Где выше!!! Первый камень! Первый камень!

Эра от неожиданности схватила Егора, крепко прижимая к себе.

– Не уходи, слышишь, не уходи! Нам надо поговорить, только поговорить!

Но глаза Егора закрылись, и Эра с ужасом отметила, что его лицо приобрело зловеще-серый оттенок и резко осунулось, словно невидимый гример вынул все содержимое из-под кожи.

Так она и осталась сидеть, тихонько плача от ужаса и горя случайной находки и утраты, прижимая к себе голову Егора, укачивая его, повторяя как заклинание просьбу не уходить, поговорить с ней. Неизвестно, сколько бы она так просидела, но через несколько долгих часов пришли невольники и буквально силой оторвали рыдающую женщину от мертвого русского военного, удивляясь и тихо переговариваясь, поминая Всевышнего и прося не дать им такой участи, как сумасшествие.

А потом прозвучало слово – расстрел, но Эра не дрогнула, а лишь отрешенно и не мигая уставилась в маленькое узкое оконце. Пытаясь запомнить день, его закат, ночь. Она в той же позе встретила рассвет, но так и не дождалась своих палачей. Вокруг лагеря было странно тихо. И когда солнце взошло в зенит, Эра вышла из своей тюрьмы, без препятствий. Боевики, сбившись в кучу, молились, смеялись, кидались друг в друга песком и камнями.