Однако это ощущение ушло, когда вор услыхал о картежнике по имени Мамолиан. Говорили, будто он никогда не проигрывает, будто в этом лживом городе он появляется и исчезает, как существо не вполне реальное.

И после Мамолиана все переменилось.

2

2

Такие рассказы чаще всего оказывались слухами, и большинство слухов не имело ничего общего с истиной. Обычное вранье скучающих солдат. Воображение военного, как обнаружил вор, рождает фантазии более причудливые и чудовищные, чем воображение поэта.

Поэтому рассказ о мастере карточной игры, который появляется из ниоткуда, вызывает на поединок любого желающего и неизменно побеждает, вор счел обычной байкой. Однако настойчивость, с которой повторяли эту апокрифическую легенду, внушала смятение. Она не исчезала, чтобы уступить место новой, еще более нелепой сказке. Она постоянно упоминалась в беседах на собачьих боях, в сплетнях, в настенных надписях. Более того: имена менялись, но факты сохранялись. В конце концов вор начал подозревать, что сплетня содержит долю истины. Возможно, где-то в городе и вправду есть великолепный карточный игрок. Не абсолютно непобедимый, конечно, так не бывает. Но если этот игрок действительно существует, он действительно особенный. Истории о нем сопровождались предостережениями, похожими на выражение благоговения. Солдаты, будто бы видевшие, как он играет, рассказывали о его изяществе, о почти гипнотической безмятежности. Они отзывались о Мамолиане, как крестьяне о барине, и вор, никогда не признававший ничьего превосходства, испытывал непреодолимое желание разыскать и развенчать карточного короля.

Однако помимо основной картины, составленной из разнообразных домыслов, здесь было кое-что еще. Чтобы отделить правду от лжи, вор решил отыскать того, кто на самом деле встречался с Мамолианом за карточным столом.

Поиски такого человека заняли две недели. Константин Васильев, младший лейтенант; по слухам, он проиграл Мамолиану все, что имел. Русский был огромен, как бык. Вор чувствовал себя гномом рядом с ним. Обычно большие люди обладают мощной энергией, способной питать их анатомию, однако Васильев казался полностью опустошенным. Если он когда-то и имел мужество, то сейчас его совсем не осталось. Он походил на беспокойного и слабого ребенка.

Потребовался час уговоров, добрая половина бутылки водки с «черного рынка» и полпачки сигарет, чтобы Васильев перестал отвечать односложно. Когда русский решился на откровения, они хлынули потоком — исповедь человека на грани полного духовного распада. В его рассказе слышались жалость к самому себе и злость, но больше всего — страх. Васильев не помнил себя от ужаса. Вор был весьма впечатлен — не слезами отчаяния, а тем, что безликий картежник Мамолиан сумел сломить сидящего напротив гиганта. Под маской утешения и дружеских советов вор старался выжать из русского всю информацию, какую тот мог предоставить; он выискивал любую значимую деталь, чтобы облечь в плоть и кровь интересовавшую его химеру.