— Рэйчел, наверное, тебе говорила, что у нас была еще одна дочь…

— Зельда, — сказал Луис. — Да, она мне рассказывала о Зельде.

— Это было трудно, — проговорил Гольдман все тем же дрожащим голосом. — Трудно для всех нас. И, наверное, труднее всего было Рэйчел… Рэйчел была дома, когда Зельда умерла… но и нам с Дори было непросто. У Дори едва не случился нервный срыв…

А у Рэйчел, по-твоему, его не случилось? — чуть не выкрикнул Луис. Думаешь, у ребенка не может быть нервного срыва? Прошло уже двадцать лет, а она до сих пор вздрагивает при любом упоминании о смерти. А теперь еще это… весь этот ужас… наш собственный сын… Я бы сказал, это чудо, что она сейчас не в больнице под капельницей. Так что не надо рассказывать мне, как вам с женой было трудно, старый козел.

— После смерти Зельды мы с Дори… наверное, мы слишком оберегали Рэйчел… мы хотели ее защитить… и компенсировать случившееся. Компенсировать ее проблемы со… спиной… которые растянулись на несколько лет. Компенсировать то, что нас не было рядом, когда это случилось.

Да, старик действительно плакал. Спрашивается — зачем? Теперь Луису было труднее его ненавидеть. Однако «трудно» не значит «невозможно». Он умышленно вызвал в памяти образ Гольдмана, лезущего в карман за всемогущей чековой книжкой… но вдруг увидел у него за спиной Зельду Гольдман, неупокоенный призрак в вонючей постели, с бледным лицом, искаженным от боли и злости, с пальцами, скрюченными наподобие когтей. Фамильный призрак Гольдманов. Оз, Великий и Узясный.

— Пожалуйста, — сказал Луис. — Пожалуйста, мистер Гольдман. Ирвин. Больше не надо. Давайте не будем усугублять.

— Теперь я понимаю, что ошибался в тебе, Луис. Ты хороший человек. Послушай, я знаю, о чем ты думаешь. Я не такой глупый. Глупый, да, но не настолько. Ты думаешь, я говорю все это потому, что теперь могу это сказать, ты думаешь, да, он добился своего, и однажды он уже пытался меня купить, но… но, Луис, клянусь…

— Не надо, — тихо произнес Луис. — Я не могу… я больше не выдержу. — Теперь его голос тоже дрожал. — Хорошо?