– И я знал, – старший лейтенант Никитенко нахмурился. – Дело Ильясова помните? У нас отбывали трое свидетелей.

Полковник скривился. Ильясов с подельниками обвинялись в разбое и вымогательстве. Всех признали невиновными и освободили из-под стражи в зале суда.

– Я ж говорю, та еще штучка, – укоризненно покрутил головой Лисичанский. – Эка, однако, этот Гаврилов ее… Зарезал, вырвал из груди сердце и раздавил. Ногами растоптал. Ни с того ни с сего, считай.

– Мне он тоже угрожал, – подал угрюмую реплику старлей. – И тоже ни с того ни с сего. Чашу какую-то приплел. Сказал, почти полная. Зарежут, сказал, если плеснет через край.

– И что? – заинтересованно спросил полковник.

– Да врезал ему пару раз за такие слова.

Полковник побарабанил пальцами по столу.

– Тут у меня был Бекас, – сказал он задумчиво. – И тоже интересовался Гавриловым. Исподволь так, невзначай. Дело просил ему показать. Полистал и ушел.

Старлей нахлобучил фуражку, козырнул и тоже ушел. Что-то поганое во всем этом есть, размышлял он, пока неспешно вел к дому видавший виды «жигуль». Сердце вырвал, надо же, каков поганец. А мне обещал выпустить кишки, сученыш. Или, дескать, другие выпустят.

Никитенко припарковал «жигуль», закурил и побрел к дому по узкой асфальтовой дорожке, едва освещенной единственным фонарем с разбитым плафоном. На лавке, где днем сводили сплетни окрестные старухи, сейчас горбился расхристанный мужик в надвинутой на глаза кепке. Явный ханурик, судя по прилипшему к нижней губе окурку и пустой бутылке из-под портвейна с надетым на горлышко стаканом.

– Здорово, начальник. Узнаешь?

Старлей сбился с ноги, остановился, отступил в темноту и мазнул пальцами по кобуре. Он узнал мужика, которого лет шесть назад изуродовал в подсобке, когда тот был еще подростком. Выдернуть оружие Никитенко не успел – сзади шарахнули тяжелым в затылок. Старлей упал лицом вниз, перекатился, вскочил на ноги и нарвался на нож. Лезвие пробило пах и, вспоров живот, застряло в грудине.

– Рвем когти!

Никитенко рухнул навзничь. Скорая подкатила, когда он был еще жив, тщетно пытаясь окровавленными руками запихать вовнутрь вывалившиеся кишки.

* * *

– Это ты, значит, людей проклинаешь? – с прищуром глядя опущенному в глаза, осведомился смотрящий. – Знаешь, кто я?

– Догадываюсь.

Бекас внимательно оглядел дружелюбно и радостно улыбавшегося ему паренька с невинным мечтательным взглядом. Стало ясно, что имел в виду похожий на хорька карантинщик, когда говорил, что тот не такой, как все. Страха в пареньке не было ни на грош, и угрюмой затравленности загнанного в ловушку зверька тоже не было – это на следующий-то день после издевательства и побоев. Бекас ощерился, вывалил на стол боксерские, со сбитыми костяшками и татуированными пальцами кулаки.