– На малалэтке сыдэли, да, – робко отозвался Реваз Гаглоев. – Тэпэр на зону вэзут.

– Срок подошел, – переминаясь с ноги на ногу, добавил Сатана. – Вот и…

Дерзости и спеси ни в одном из них не осталось.

– А я их знаю, Жиган, – подался к растатуированному молодой парень с изуродованной ожогом щекой. – Это ссученные, на карантине сидели, из пацанов признания выбивали и сливали ментам.

– Н-нэправда, – запинаясь, попытался отовраться Реваз. – З-зачэм врошь? З-зачэм пурга гоныш?

– А ну ша! – прервал Жиган. – Говори, Паленый.

Парень с обожженной щекой шагнул вперед, рванул на себе робу.

– На гада божусь, – поклялся он, – ссученные это. Барабаны ментовские. Этого Зверем кличут. А этого – Сатаной.

– Слышал о таких бесах, – подтвердил кто-то у Реваза за спиной. – Паленый правду сказал.

– Вот как? – зловеще проговорил Жиган. – Как с ними поступим, братва?

Реваз Гаглоев отбивался до последнего. Сменилась уже третья пара зеков, в очередь насилующих перекинутого через шконку Сатану, а Реваз все еще не давался, дергался, распятый на полу, надсадно хрипел разбитым ртом.

– Да что с ним цацкаться, – решил наконец Жиган. – А ну…

Он примерился и ботинком вбил Ревазу переносицу в череп. Как его опускали, Зверь уже не чувствовал. Пришел в себя он на койке в медицинском стационаре. И долго, мучительно умирал на ней от необратимых последствий разрыва внутренних органов.

* * *

Вот уже который час Дюбель ворочался на шконке в холодной сырой камере штрафного изолятора. Он промерз до костей и стучал зубами – ветхое тонкое одеяло почти не давало тепла.

Забыться дурным кошмарным сном удалось лишь под утро. Дюбель метался на шконке, отбиваясь от полчищ мелких уродов, старающихся добраться до его горла. Они лезли и лезли, Дюбель давил их, отшвыривал, но уродов становилось все больше, и кто-то вдруг заорал в темноте, пронзительно и истошно.

Дюбель вскинулся, оторопело застыл. Крик не исчез вместе со сном, он бился в стены камеры и вонзался, вколачивался, ввинчивался в барабанные перепонки. Затем оборвался, словно кричащему в рот вогнали кляп, и Дюбель понял, что орал запертый в соседней камере Питон, а миг спустя по ладоням резануло вдруг острой болью.

Дюбель вскочил, шарахнулся к зарешеченному окну, лихорадочно затряс руками, пытаясь сбросить вцепившийся, вгрызшийся в них источник боли. Сверху что-то свалилось ему на шею, рвануло ее, впилось в затылок.

– Помогите! – отчаянно заорал Дюбель. – А-а-а-а-а-а-а…

Он метнулся к входной двери, поскользнулся на чем-то живом, быстром, злобно пищащем, рухнул на колени и пополз, из последних сил стараясь убежать, удрать, спастись от сотен растерзавших Питона и теперь добравшихся до него голодных подвальных крыс…