Его отшельничество, еще одна черта, над которой многие насмехались, была отнюдь не врожденной, но благоприобретенной за годы остракизма, причиной которому послужили его уникальные теории. Даже будучи сам мишенью почти неприкрытого сарказма со стороны других археологов, он тоже не отказывал себе в возможности посмеяться над коллегами по профессии за «помпезную и отвратительную слепоту ко всему, что они не в силах ни понять, ни объяснить». Особенно стоит вспомнить эпистолярную дискуссию между Колером и сэром Чарльзом Бартоном относительно происхождения и назначения знаменитых статуй острова Пасхи, опубликованную в «Британском археологическом дайджесте». Эти постоянные пикировки с окружающими приводили только к все большей утрате взаимного уважения, так что ко времени описываемых мною событий каждая сторона питала самые серьезные сомнения в компетентности и способностях другой. В итоге я, друживший с Колером всю свою жизнь, остался последним археологом, с которым он еще советовался – по той простой причине, что я единственный не отвергал его взгляды. Я слушал его не просто потому, что потакал старому приятелю; я знал, что нам еще только предстоит отыскать ответы на вопросы, которыми столь богаты мир и вселенная.

Но Колер был прежде всего человек скрытный. Из-за некоего врожденного недостатка веры в людей он отказывался делиться с кем бы то ни было своими мыслями, увлечениями, намерениями. Возможно, он, опираясь на предыдущий опыт, просто-напросто страшился насмешек; но даже это не в состоянии полностью объяснить, почему в самых своих недавних делах он решил скрыть даже от меня, что собирается делать и какая судьба ожидает человечество. Он почти все таил про себя, время от времени кидая мне загадочные намеки. После его ремарок мне оставалось только бессмысленно таращиться в туман зловещих знамений и иносказаний, тщетно пытаясь понять, что же Колер имел в виду. Он до самого конца ничего мне не рассказывал: только на краю гибели я узнал, как близко мы к ней оказались, только тогда понял доселе необъяснимые Колеровы manoeuvres[53].

Цепочка событий начала разворачиваться для меня лишь летом 1940 года. Колер только что возвратился из экспедиции на Аравийский полуостров и пригласил меня погостить у него в Севернфорде, так как желал показать мне «небольшую диковинку, которую откопал в арабской пустыне». Будучи на тот момент не слишком занят, я явился немедленно. Проведя меня в дом, хозяин тут же удалился, чтобы принести загадочный приз, но вскоре вернулся. Было бы и ложью, и банальностью сказать, что от вещи веяло каким-то особым ужасом: нет, ее единственной аномалией была совершенная непонятность. На первый взгляд она представляла собой приблизительно прямоугольный ящик из прозрачного стекла или кристалла тускло-зеленоватого цвета. При этом в нем не виднелось ни щели, ни разъема – если это и был ящик, то способ его использования еще только предстояло открыть. Считать его просто декоративным предметом как-то не получалось, ибо по нашим стандартам его вряд ли можно было назвать хоть сколько-нибудь красивым. Осмотрев находку, я поднял глаза на Колера с выражением молчаливого замешательства.