Они сидели молча, рука в руке. Спустя некоторое время Гвинни произнесла:
— Я знаю, что все это значит.
Он наклонился к ней, поцеловал ее ушко, тихо пошептал ей. Как звон далеких вечерних колоколов, как летний ветерок, горячий и душный, наполненный липовым ароматом, были слова, стекавшие с его губ. Он сам не знал, что говорил, — слова без окончаний, нежные, милые, путаные слова.
— Ты хочешь? — спрашивал он.
— Да, — шептала она, — да!
Она смотрела на него. Глаза ее блестели, как у лунатика.
— Еще три дня, — медленно произнесла она. — Тогда я буду готова.
Она подняла голову и подставила ему полуоткрытые губы.
Его сердце сильно билось, когда он возвращался в свою комнату. В нем все ликовало, пело, торжествовало. Итак, удалось, он…
Он? Или его кузен Ян — в нем? Все равно, потому что это все же был он — он был опьяненным победителем.
Эндрис взял открытку из Войланда, прочел ее еще раз. Взял другую, написал смеющийся ответ: «Что я делаю? — Тра-ла-ла! — Приблудная Птичка».
Глава пятнадцатая «ПАРТИТА»
Глава пятнадцатая
«ПАРТИТА»
Три дня — и Гвинни исчерпала себя в любовных утехах, точно она должна была находиться в постоянном сопприкосновении с ним. Она не отпускала его руку, прижималась к нему на кушетке, в автомобиле, на улице. В темной ложе Оперы она подносила его ладонь к своим губам. Даже за обедом Гвинни потихоньку протягивала пальцы через стол, чтобы легко поласкать его. Эндрис нежно отвечал на ее ласки, с радостью воспринимал это постоянное касание, которое ничем более не прерывалось, тихо и постепенно нарастало, чтобы закончиться полным соединением — через три дня. Точно они хотели срастись друг с другом…
Окружающий мир их больше не интересовал. Они забывали о нем и не видели, как все пристально смотрят на них — слегка насмешливо, слегка с состраданием, даже с завистью, а все же с доброй улыбкой, которую всегда вызывает поведение ребячески влюбленных.
— Замечаешь? — спрашивал Тэкс.
Феликс кивал головой.
— И слепой это почувствует, если не сможет увидеть. Теперь уже далеко пошло, и скоро мы поедем в Лондон.