Камера резко повернулась и показала ноги в детских зеленых кроссовках.

— А что это за кнопка? — спросил звонкий мальчишеский голос.

— Я сама не знаю, — ответил веселый голос Маргариты.

В кадре появилось лицо белокурого мальчика лет десяти. Потом он, видимо, побежал, и все вокруг замелькало. Он остановился на углу крыши плоского здания и снова посмотрел в камеру. Он улыбался, но его глаза оставались совершенно серьезными.

— Этого никто не увидит, — тихо сказал он. — Никто, кроме тебя.

Камера снова задрожала, лицо мальчика исчезло, но скоро вернулось в кадр.

— Я кое-что придумал, — прошептал он. — У меня должен появиться братик или сестренка. Поэтому это для тебя, братик или сестренка. Я, наверное, уже умру, когда ты это увидишь, но я хочу, чтобы ты знал или знала, что я тебя люблю.

— Спасибо, — серьезно сказала Алеся. — Я тебя тоже.

— Ты вырастешь большой или большая, — продолжал маленький Андрей, — и сделаешь все, что у меня не получилось. Желаю тебе удачи. Пусть тебе повезет больше, чем мне.

Камера вздрогнула, раздался щелчок, и наступила темнота. Хотя вся запись длилась не больше пяти минут, все присутствующие зашевелились, как будто устали сидеть и стоять. Но вдруг голос Андрея раздался снова.

— Корби, если ты тоже здесь и слышишь эти слова, значит, произошло маленькое чудо, — сказал он. В темноте экрана что-то зашевелилось, вздрогнуло, щелкнуло — и вдруг появился маленький огонек. Пламя трепетало над зажигалкой, зажатой в руке подростка. Андрей, снова взрослый, стоял в кромешной темноте и еле-еле освещал свое лицо огоньком.

— Я не знаю, что я успел тебе рассказать, — прошептал он. — Мне всегда было трудно с тобой говорить. Наверное, я очень тебе неприятен. Наверное, это из-за того, что я ношу в себе. Прости, что лезу, что пытаюсь снова и снова.

Его голос пресекся, зажигалка погасла, и Корби вдруг показалось, что Андрей в темноте утирает слезы.

— Просто у меня совсем не осталось времени, — лихорадочным шепотом произнес тот. — Он вот-вот вырвется. Он сделал больно всем, кто любил меня, всем, кого любил я. Он высасывает их всех по капле. Моя мать стала почти призраком. Мой отец сходит с ума.

Андрей замолчал. Огонек зажигалки снова вспыхнул в темноте.

— Корби, — сказал Андрей, — прости, что смотрел на тебя из окон своего интерната, похожего на тюрьму. Прости, что начал тебя рисовать. Я не знал, что это будет что-то значить для тебя, не знал, что через год после того, как я сделаю твой первый портрет, из-за меня погибнут твои родители.

Он снова замолчал. Огонек погас. Было слышно, как Андрей дует на раскалившийся металл сопла зажигалки.