Эллен отвлеклась от мыслей о сыне — казалось, газеты каждую неделю пишут о подобных вещах — и почувствовала себя еще хуже, ощутила еще больший страх. Она только подозревала, что происходит, а сам Саймон никогда ничего ей не говорил. Он знал, как мать любит его, и, наверное, рассказал бы ей, несмотря на свой страх перед отцом. Но, видимо, он боялся не только за себя, но и за мать… Нет, нет, она не позволяла себе так думать, это слишком ужасно. И кроме того, на Саймоне не оставалось никаких следов, синяков. Преподобный Локвуд пообещал поговорить с Джорджем, а Джордж мог кричать, ругаться и неистовствовать дома, но вне дома он был малодушным трусом и должен прислушаться к словам викария.

Как-то вечером после этого Джордж пришел с двумя дружками-собутыльниками еще более пьяный, чем обычно, и во взвинченном состоянии. Он набросился на жену с руганью и так тряс ее, что она рухнула на пол. Да, викарий поговорил с ним, ухмылялся Джордж, да, великий и могучий святой преподобный Локвуд кое-что сказал ему, но ведь все в порядке, а? Видишь ли, они со скуарсоном одинаково смотрят на это. И преподобный понял старину Джорджа. Запомни это навсегда, старая жирная свинья!

Ухмылка на его лице поблекла, слегка увяла, и, крепко пнув лежащую на полу жену, он хихикнул и сказал, что мальчишка и впредь будет получать свое, как и раньше, и никто ему, Джорджу, не помешает.

Эллен поползла по лестнице в крохотную спальню Саймона и обняла сына, пока снизу доносился грохот и шум — это Джордж вымещал, остатки своей злобы на мебели. Иногда слышался его хохот и громкие бессвязные крики, но сам он не поднялся за ней наверх. И на другой день, как и в последующие дни не трогал мальчика.

Но иногда, когда Саймон был в ванне, а Эллен сидела на табуретке рядом, рассказывая ему сказки и помогая мыть голову, Джордж появлялся в дверях, не всегда пьяный, и с особым выражением на лице смотрел на мальчика. Саймон съеживался, подтягивал колени к подбородку, а Эллен отталкивала мужа от дверей на площадку перед их спальней. Не раз в таких случаях, чтобы успокоить Джорджа и не пустить к двери ванной, ей приходилось вступать с ним в сношения, которых она стыдилась, — грязные, скотские сношения, к которым никакая обладающая достоинством женщина не дала бы себя принудить. Но если это могло оградить Саймона, отвратить от него эти похотливые глаза, разве остальное имело значение?

К несчастью, хотя Джордж больше и пальцем не касался сына, его угрозы становились все страшнее. Иногда он бубнил что-то странное и бессвязное, в других случаях его слова, которые он произносил с мерзким хихиканьем, были полны темных намеков и угроз. Это так влияло на Эллен, что когда она выходила из коттеджа посадить Саймона на школьный автобус или купить что-либо в лавке, то ощущала темный, зловещий мрак над самой деревней. Как будто над ней нависло что-то отвратительное.