– Анисья говорит, что ужо одной ногой на том свете миленькай, – растолковывает дед, – ему тепереча токмо батюшка нужен, а не дохтур.

Я переглядываюсь с Хлюстом и киваю на дверь. Надо оставить священника наедине с Мелким. Хлюст кривится, Хлюст недоволен. Я тяну его за плечо, он сбрасывает руку и, громко ступая, идет к выходу.

У лавки Мелкий хватает меня за штанину. Он пытается говорить, от напряжения на шее вздуваются вены. Наклоняюсь к нему, лихорадочный шепот заползает мне в ухо:

– Немой, у старухи… пальцы холодные… И несет, как от покойной… Немой… я сам долго не протяну… а вы уходите… Загубят тут вас…

Слова отбирают у него последние силы, и он тяжело валится на лавку, сжимая ткань штанов в слабеющих пальцах. Наконец, рука безвольно срывается.

Я вдруг понимаю, что нас тут быть не должно, нас тут не ждали, и место это не предназначено ни для меня, ни для Хлюста, ни для умирающего Мелкого. А в том, что он умирает, сомнений уже нет. Он не переживет эту ночь.

Стемнело. Переливы призрачных флейт звучат совсем близко. Над болотами поднимается желтый непроглядный туман. Он клубами наползает на заимку, стелется по сухой листве, пытается добраться дымчатыми пальцами до нас с Хлюстом и утащить в безжизненную топь. Старый солдат стоит на границе того, гиблого, мира и этого. В тумане я вижу только его размытые очертания – серое пятно, а не человек.

Из-под завалинки снова недовольное рычание. Хлюст окриком отпугивает пса.

Подходит ко мне и, приблизив вплотную беззубый рот, так что в лицо ударяет острый запах первача, шепчет:

– Мелкого тут, на старуху оставим. Ночью обратно пойдем, поп впереди будет, пущай его валят. Только… только одно дело надо закончить.

«Какое же у тебя тут дело?» – думаю я. Хлюст опять пьян: не случайно я видел на столе початую бутыль.

Мы возвращаемся в избу, где остались только отец Александр и Мелкий. Мальчишка уже не стонет и не двигается. Только взгляд воспаленных глаз перескакивает с меня на Хлюста, а с него на отче.

Хлюст подходит к священнику, садится рядом и доверительно говорит:

– Отче, а в той часовенке наверняка золото есть, украшения всякие? Ведь у вас, попов, добра достаточно.

– Все святыни принадлежат церкви, а значит, Богу, – отвечает отец Александр.

– Так наверняка у тебя что-то есть? Ведь Бог тебя не обидит! Может, что припрятал от советской власти?!

– У меня осталась только вера, больше ничего.

Лицо Хлюста наливается кровью.

– Врешь, паскуда! – орет он. – Знаю я вас, попов! Кресты золотые носите! Кольца драгоценные!

Отец Александр вздрагивает от окрика, опускает голову и шепчет молитву, перебирая в пальцах четки.