Волгин вместе с Ленькой обошли пациентов, дали лекарства, сменили повязки, осмотрели парня, которому надзиратель раздробил руку лопатой во время дорожных работ – по идее, руку надо было ампутировать, чтобы не началось заражение, но Волгин, как это часто с ним бывало, во время операции руководствовался не столько логикой, сколько необъяснимым велением интуиции, и рискнул, руку оставил, и теперь парень явно шел на поправку. Во время осмотра Волгин непременно беседовал с пациентами – каждого расспрашивал, каждому говорил что-нибудь ободряющее.

– Хорошее слово порой стоит обезболивающего, – учил он Леньку.

– Я даже со скотиной разговаривал, когда на ветеринарном учился, Гавриил Алексеич, – щербато улыбался Ленька. Зубы ему выбили уже здесь, в плену.

Когда Волгин заглянул в свою каморку в конце барака, чтобы взять из шпехтовского ящика с препаратами еще пару ампул пенициллина и шприцы, то обнаружил, что ящик пропал. Он чертыхнулся, выглянул из каморки, позвал Леньку, но вместо Леньки из полумрака к нему шагнула одна из немок-медсестер, Хильда.

– Ты что-то потерял, красавчик? – тихо спросила она.

– Где ящик с лекарствами?

– Это незаконная поставка, милый доктор. По правилам, твои пациенты не должны получать таких лекарств. Они предназначены только для наших солдат. Я забрала ящик. Но ты можешь вернуть его, если заглянешь в ординаторскую лаборатории сегодня вечером. Получишь не только лекарства, но и кое-что еще. – Медсестра шагнула ближе и протолкнула пухлое колено ему между ног.

Волгин смотрел на нее строго и спокойно.

– Меня пациенты ждут, Хильда.

Немка подождала еще немного и отодвинулась.

– Подумай, доктор. Твоим пациентам нужны лекарства. Как надумаешь – приходи. Только не слишком поздно. Сам знаешь, ночами по лагерю ходить запрещено, – улыбнувшись напоследок исподлобья, Хильда ушла.

Ну и что теперь делать-то, тоскливо подумал Волгин. Чего ей неймется, гниде, эсэсовцев ей, что ли, не хватает? Препаратов больше не было. Вообще. Даже аспирина, даже бумажных лент. Асептиков и антисептиков тоже не было. В бараке для рожениц у него лежала украинка на сносях, с огромным животом, родит со дня на день – откуда-то Волгин точно знал, что там тройня, первая в его практике: трое отличных пацанов, которые будут спасены, пристроены в немецкие семьи, но вот сами роды будут очень тяжелыми. Что он будет делать без раствора йода, без хирургических нитей, как будет зашивать многочисленные разрывы?

Волгин снова принялся метаться по бараку, сопровождаемый взглядами своих пациентов. А и пойду, с гадливым отчаянием подумал он. Пойду и потребую у твари вдесятеро больше препаратов. И оттрахаю так, что не поднимется. Если, конечно, женилка сработает. А как вообще может сработать на навозную кучу, на разжиревшую лагерную крысу, на груду отбросов? Похотливая детоубийца была гаже всего этого, вместе взятого.