– Представляешь, они нашли еще один труп, – сказала Тони.

– Да, на общественном пляже. – Я сделал особый упор на слово «общественный», потому что дом, который отдала ей на время ее подруга Марта, находился на одном из немногих частных участков пляжа.

Тони вздохнула и слегка нахмурилась.

– Весь город напуган. Все только об этом и говорят. По телевизору, по радио, в газетах. В город даже иногда наезжают корреспонденты с больших каналов. Люди на улицах теперь смотрят друг на друга с таким недоверием, повсюду агенты ФБР и какие-то еще официальные типы – все как в каком-то фильме. Ты заметил, что по ночам стало куда тише? Все расходятся по домам, сами себя сажают под замок и прячутся. Так ужасно.

Я пожал плечами.

– Там, где ты теперь живешь, никогда не было так уж шумно.

Тони продолжила говорить, как будто не услышала, слова так и сыпались из нее.

– Полиция даже опубликовала заявление о том, что все это жертвы давних преступлений. Что все они были убиты много месяцев назад, как будто всем должно стать легче от того, что убийце вроде как надоело, и в последнее время он никого не убивал. В одной статье приводили даже слова какого-то «неназванного источника» в полицейском управлении о том, что убийца мог быть приезжим и с большой вероятностью его уже нет в городе. Судя по всему, некоторые разъезжают по стране на поездах, как какие-нибудь бродяги, и убивают людей. А у нас тут как раз проходит поезд, так что… В одной статье писали, что убийца нападал на малоимущих матерей-одиночек. – Тони опустила сумку, которую по-прежнему держала обеими руками, и выставила ее перед собой как школьница – В газете было еще заявление градоначальников. Завтра же Четвертое июля. Видел? О том, что это официальное начало туристического сезона и туризм не должен из-за этого страдать, бла-бла… Можешь себе представить?

– Да, почему бы и нет.

– Они не собираются отменять фейерверки.

– Ненавижу фейерверки, – сказал я.

Она замерла.

– Алан, ты и правда считаешь, что Бернард мог быть убийцей?

Я стоял как идиот, сжимая в руке пистолет в кобуре.

– Не знаю.

– Так значит, ты больше не уверен, что…

– Нет, – сказал я. Я не хотел ее втягивать, не хотел, чтобы она узнала то, что было известно мне – и только теперь я сообразил, как все еще ее люблю, как пытаюсь защитить ее столь старомодным, истинно мужским способом. За всей ее взрослостью, за всеми разочарованиями и сложностями скрывалась все та же девушка, которую я обнимал подростком, нашептывал глупые высокопарные заверения в любви, одновременно покрывая ее лицо поцелуями. Я вспомнил, какой была ее кожа на вкус и на ощупь – ее веки, щеки, губы, подбородок. Вспомнил, как свято верил в то, что смогу защитить ее от боли простым усилием воли, объятием и такой отчаянной любовью. – Я не… я больше не уверен. Наверное, нет. Я… нет, я, наверное, ошибался. Он почти наверняка не имел никакого отношения к этим убийствам. Я… так думал раньше, но теперь не думаю. – Я неловко улыбнулся.