Удачей для меня обернулась возможность подурачиться с маленьким вампиром. В глубине гаража стояла стальная стойка, на нее вешали велосипеды, и Темплтону нравилось, когда я поднимала его, переворачивала, и он, уцепившись коленями, повисал вниз головой, будто летучая мышь. По его словам, он каждую ночь летал в виде летучей мыши, выискивая свежих жертв. Спуститься он мог: под стойкой я расстелила матрас, и он, подготовившись, падал вниз, делая на редкость атлетическое сальто с приземлением на ноги. Зато вернуться обратно он не мог без того, чтобы кто-то не подсадил его. К тому времени, когда я услышала первый раскат грома, руки мои были ватными от бесконечного обхватывания и подвешивания мальчишки.

Тот первый раскат грома застал меня врасплох. Поначалу я подумала, что на дороге столкнулась пара машин, и я поспешила к открытой двери гаража, рисуя себе в воображении картинку лобового столкновения, в какое попали Йоланда со своей матерью. Странно, до чего же сильно нам хочется быть влюбленными, если принять во внимание обилие связанных с этим волнений и страхов, похожих на налог с денег, выигранных в лотерею.

Однако никакой аварии на дороге не было, небо же было, как всегда, сияющим и голубым, во всяком случае, с того места, откуда смотрела я. Впрочем, порывы ветра были сильными. На другой стороне улицы, там, где обитали последователи культа кометы, ветер подхватил стопку бумажных тарелок и раскидал их по траве и дороге. В воздухе я учуяла признаки дождя – или, во всяком случае, чего-то похожего на дождь. Веяло ароматом каменоломни, запахом дробленого камня. Высунув голову наружу и взглянув на горные вершины, я увидела ее, громадную черную грозовую тучу размером с авианосец, быстро надвигавшуюся утюгом, как это порой случается с авианосцами. Она была до того черной, что я удивилась… черная с розовыми подпалинами, такого мягкого призрачного розового цвета, какой бывает на закате солнца.

Долго я тучу не разглядывала, потому как в этот самый момент на Джэкдоу-стрит из-за угла вывернули Йоланда с матерью на своей лимонной «Тойоте Приус», к крыше которой амортизирующими тросами было приторочено кресло-качалка. Машина остановилась перед нашим домом поперек улицы, и я уже направлялась к ней. Йоланда подпрыгнула с пассажирского сиденья, визжа от радости, – долговязая чернокожая девушка с бедрами до того округлыми, что они казались пародией на женскую сексуальность, будучи посажены на худющие, как у аиста, ноги. Йоланда была склонна визжать, когда ее что-то радовало, и при этом пускалась кругами в забавный топающий танец вокруг того или тех, с кем ей было приятно увидеться. Она и вокруг меня пару раз протопала, пока я не схватила ее за руку и не притянула к себе… ну и похлопала по спинке, заключив в неловкие объятия. Позже я стану жалеть о том, что не обхватила ее за талию и не прижала к себе, впившись губами в ее губы. Увы, я была взращена на деревенский лад. Любой удосужившийся взглянуть на меня враз понял бы, что я из себя представляю. Один взгляд на белую майку с бретельками и стрижку «под ежик» – и вы признаете во мне коблу[92]. А вот на глазах у всех я теряла весь свой дух «а-пошло-оно-все-на-фиг», стеснялась касаться и целоваться, не желала навлекать на себя любопытствующие взгляды или оскорбления. При виде милой сердце у меня распирало до того, что в груди больно делалось, однако матушку ее обняла покрепче, чем прижала к себе любимую. Не было последнего объятия. Не было последнего поцелуя. С этим позором мне жить остаток жизни.