Я пошла обратно в домик Рустедов. Неподвижность ощущалась едва ли не как смена показаний барометра, словно внутри каменных тюдоровских стен существование проходило на иной высоте над уровнем моря и установился свой собственный уникальный климат. Может, и прав был Тиздейл, и с нынешних пор эмоции следует замерять как погоду, перемену в состоянии атмосферы. Свет был серебристо-серым, таким же было и настроение. Температура болталась чуть ниже одиночества.

Я свернулась клубочком на хозяйской двуспальной громадине, укрылась накидкой Йоланды, держа в руках фото всех нас в Эстес Парк. Я бы заплакала, если б могла… но, как уже говорила, я никогда не походила на тех, кого зовут плаксивыми бабами. Когда моя мать хлюпала – это была подтасовка, метод воздействия. Если отец плакал, так то по пьяни и от жалости к самому себе. Я же, сталкиваясь с кем-то в слезах, никогда ничего не чувствовала, кроме презрения, пока не увидела в первый раз, как хнычет Йоланда, – и это выворотило мне душу. Может, проведи мы вместе времени побольше, я и научилась бы дочиста омывать свои зачумленные члены благодатным здоровым потоком слез.

А так я лишь свернулась клубочком и подремала немного, а когда проснулась, опять шел дождь.

По крыше мягко стучало «тук-тук» – не как капли воды, а четче, резче, вроде потрескивания. Я вышла из спальни, добрела до открытой входной двери и выглянула. Дождь сыпал непрестанным потоком блестящих игл, не больше тех, какими портные орудуют, наметывая рукав. Они отскакивали, ударяясь о камни флагштоков, и издавали при этом приятное звяканье. Звук был до того приятен, что я выставила руку ладонью вверх, словно бы пробуя теплый летний дождик. Хлесть! Моя ладонь мигом превратилась в кактус. Признаюсь, после этого дождь уже не звучал столь приятно.

Я по одной выдергивала колючки, стоя над лепешкой-буритто с яйцами, сыром и черной фасолью. У Рустедов был природный газ, и можно было разжечь духовку. Как-то уютнее стало с животом, дополна набитым горячей пищей. Ела я прямо с чугунной сковородки в хозяйской спальне.

Покончив с едой, взяла из гаража несколько покрывал. Перенесла д-ра Рустеда в спальню, уложила его и укрыла. Вложила ему в руки фотографию нас всех. Поблагодарила его за то, что делил он и дочь свою, и дом свой со мной, поцеловала его, пожелав спокойной ночи, и уснула сама.

Дождь закончился примерно часа в два утра, и тогда же Гамби с той стороны улицы проскользнул в хозяйскую спальню. Я уже проснулась и прислушивалась к его движениям. Не двигалась, пока он обходил тело на полу, укрытое покрывалами, и крадучись подобрался к кровати. Потянулся за подушкой и встал коленом на край матраса. Он был взвинчен, дрожал от напряжения, ноги тряслись, когда он стянул одеяло и прижал подушку к лицу спящего.