— Мне, Регина, должны дать разрешение на трансляцию твоего материала. Верю я, не верю — вопрос сто одиннадцатый. А вот разрешение… И, я знаю, его мне не дадут. Выйди из кабинета, мне нужно позвонить.

— Мы не покажем, Александр Александрович, так покажут другие. Мне хочется реветь, топать ногами и душить вас.

— Ты просто глупая девчонка. Тебе надо выспаться.

— Иногда проще сделать вид, будто ничего не было?

— Тебя ли, Регина, учить делать вид?

— И делать мир таким, каким он не бывает?

— Лучше не знать, Регина, каким он бывает. Спать будешь спокойнее.

Сан Саныч склонился над сейфом. Спрятал диск. Нет, вряд ли он думал, что она бросится на него и вырвет ему спину, как те двое Коле.

Она не бросилась и не вырвала.

Регина думала уже не о шефе. И не о диске. И, понятно, не о том, как закрыться от правды, как отменить правду, — но о том, как открыть её. Голыши с белыми лицами могут съесть и других людей — так же, как Колю и того человека с портфелем. Они и едят. Ходят по городу, едят, и милиция им, белолицым, с номерками морга на ногах, очень малая помеха… Конечно, морга: трупы гуляли по Мельникайте и по Харьковской именно потому, что вышли из морга второй городской.

Регина поднялась с дивана.

— А где камера? — спросил Сан Саныч. — Вы что, бросили камеру на Мельникайте? Зарплата, что ли, позволяет камерами бросаться? Похмелье у вас, не похмелье, — а вы у меня до суда допляшетесь.

Ну кто, как не она, должен был предугадать, что шеф отправит этот материал в сейф? Но в ней будто что-то переключилось и переменилось — и она ждала такой же перемены от других. От всех. И от Сан Саныча. Но он остался Александром Александровичем, А. А. Воротыннюком, генеральным директором телестудии «Тюмень ТВ». Она переменилась, он не переменился.

А в ней воскресло что-то и зашевелилось от той глупенькой 17-летней студенточки, верившей в то, что журналисты… что журналисты… Она не помнила, что думала в семнадцать. Нет, кое-что помнила: журналисты — не наёмники, не платные кропальщики, как говорил её одногруппник Влад Баринов, а они те же писатели. Только у них не романы и повести, а фельетоны, очерки, статьи и репортажи. Но журналисты такие же, как писатели, инженеры душ человеческих. Нет, не душ, а сердец. (Или всё же душ?) А вот у этих сердец, наверное, нет. И у Сан Саныча — нет.