Я не тороплюсь прощаться с Лидией: человек, которого я нарисовала на клочке бумаги, мой выдуманный персонаж, не дает мне покоя.

– Один мужчина говорил, что живет там.

Лидия застывает, будто вместе с лаком высыхает и ее кожа. Глаза, красные, обведенные карандашом, точно выжженные сигаретами, округляются.

– Как он выглядел?

Я жалею, что проболталась о Вячеславе, но деваться некуда:

– Да бродяга он. Потом признался, что дал не тот адрес.

– Как он выглядел? – повторяет Лидия.

Комната начинает сужаться. Стены надвигаются на меня, а лицо Лидии искажается, как если бы было нарисовано на скомканной ткани. Мои лопатки, наконец, прислоняются к твердой поверхности, но я уже не рада этому. Еще чуть-чуть – и я нырну в клетку, лишь бы меня не раздавило.

– Мутные глаза, щетина, широкие плечи… – сглатываю я. Воспоминания о нем летают под потолком мотыльками, такими же нереальными и призрачными.

– Как его зовут?

– Вячеслав.

– Геннадьевич?

– Я не знаю.

Лидия встает. Стены вот-вот раздавят комнату, сделают из нас фотоснимки. А голос полоумной старухи ускоряет нашу гибель, тянет за собой по кирпичику. Не пройдет и минуты, как я превращусь в мотылька. И тогда Вячеслав все расскажет. Насекомым можно доверять.

– Он солгал, – улыбается Лидия. – Как интересно!

– Пожалуйста, объясните…

– Ты же герой? Пойми, девочка, здесь тебе никто ничего не объяснит, кроме тебя самой.

Я пячусь к двери. Эти люди знают обо мне все. Они изучили мое прошлое, вызубрили его, выгравировали в мозгах, набили себе тату под кожей. Но они не желают обнажаться до костей, чтобы я вспомнила.

– Извините, мне… нехорошо.