Минуты шли, а я все вглядывался в лица посетителей Алого Кабаре, поглощенный своими мыслями, как вдруг в затуманенном поле моего зрения возникла тень. Я ожидал, что это окажется вернувшийся из уборной Куиссер, составивший мне компанию этим вечером, но то была официантка – излишне преданная алой старухе, как считал Куиссер.

Она спросила, не принести ли мне еще одну чашку мятного чая, дословно, так и сказала: еще одну чашку мятного чая. Стараясь не обращать внимания на ее подозрительно саркастичный тон, чтобы лишний раз не раздражать свой и без того больной желудок, я ответил, что как раз собираюсь уходить. И добавил, что, возможно, мой друг захочет выпить еще один бокал вина, и кивнул на другой край стола, куда Куиссер, уходя в уборную, поставил свой пустой бокал. Вот только никакого пустого бокала там не было. На столе стояла только моя пустая чашка. Я тут же набросился на официантку, считая, что это она незаметно забрала бокал, пока я так увлекся рассматриванием лиц вокруг, что ничего не замечал. Но она все отрицала, уверяя, что никакого вина за мой столик не приносила, более того, что я был тут один с того самого момента, как вошел в клуб и занял этот стол по диагонали от сцены. Осмотрев каждый закуток уборной, я вернулся в зал и стал искать среди посетителей кого-нибудь, кто видел, как я разговаривал с арт-критиком Куиссером, а может, и слышал его историю про ярмарки. Но все они ответили, что никого подобного не видели.

Да и сам Куиссер, стоило мне на следующий день найти его в невзрачной арт-галерее, подтвердил, что мы вчера с ним не виделись. Он сказал, что провел весь вечер дома в одиночестве, страдая от какого-то недомогания – какой-то заразы, как он выразился, – которая сейчас уже прошла. Когда я сказал, что он врет, он, прямо посреди выставочного зала, подступил ко мне вплотную и страшным шепотом сказал: поосторожней со словами. И добавил, что я вечно треплю языком, посоветовав на будущее следить, кому и что я говорю.

– Неужто ты думаешь, – спросил он, – что тогда, на вечеринке, тебе стоило открывать рот и называть сам-знаешь-кого сумасшедшей бездарностью? Есть люди с очень большими связями, тебе ли не знать об этом, это же ты у нас любишь пугать всякими такими штуками в своих рассказах. Не то чтобы я не согласен с тем, что ты сказал, но вслух я бы это не озвучивал. Ты ее оскорбил, а в наши дни так поступать опасно, если ты понимаешь, о чем я. Конечно же, я понимал, вот только мне было непонятно, почему он мне это говорит, ведь это я должен говорить об этом ему. Мало того что меня до сих пор мучает живот, так я еще должен отвечать за его галлюцинации?