Черное острие боли вонзилось ей в череп, словно в мозг вогнали гвоздь. Она полетела на пол и, пока барахталась там, пытаясь встать, Кармоди пнул ее в голову ногой. Этот удар уже не принес такой боли, однако отнял все силы, как будто Мэл была электроприбором и Кармоди выключил ее из сети.

Он перевернул ее на живот, выкрутил руки за спину, – а у нее не было сил сопротивляться. Кармоди защелкнул у нее на руках прочные пластиковые наручники, такие, какие они порой надевали на заключенных в Ираке. Потом сел на нее верхом, сдвинул ноги вместе, сковал наручниками и их, затянув туго, до боли, и еще туже.

Перед глазами у Мэл мелькали черные искры, но фейерверк потихоньку гас, и грохот взрывов в голове стихал. К ней медленно возвращалось сознание.

Спокойно. Спокойно. Дыши. Жди.

Когда в глазах у Мэл прояснилось, она увидела, что Кармоди сидит над ней, на краю отцовской кровати. Он еще похудел – хотя, казалось бы, куда уж дальше! Запавшие глаза лихорадочно блестели, лунный свет отражался в них, словно на дне глубоких колодцев. На коленях Кармоди держал изящный саквояж из темной кожи, вроде старинного докторского.

– Сегодня утром я вел за тобой наблюдение, – без предисловий начал он.

«Вел наблюдение», произнес Кармоди – словно отчитывался о передвижении сил противника.

– Кому ты сигналила на вершине холма?

– Кармоди, – сказала Мэл. – О чем ты говоришь, Кармоди? Кому сигналила?

– Это ты мне скажи. Ты все еще на войне. Держишь себя в форме. Сегодня утром я пытался следить за тобой на холме, но ты меня обогнала. А когда поднялась на верхушку, я увидел, что ты подаешь световые сигналы. Две долгих вспышки, одна короткая, снова две долгих. Ты кому-то сигналила. Скажи мне, кому?

Она не могла взять в толк, о чем он говорит, и вдруг поняла. Фляга! Фляга блестела на солнце, когда Мэл подносила ее к губам. Она уже открыла рот, чтобы это объяснить, но не успела: Кармоди опустился перед ней на одно колено, распахнул свой саквояж и высыпал на пол его содержимое. Там был набор инструментов: пара здоровенных ножниц для резки металла, шокер, молоток, ножовка, ручные тиски. И среди этих орудий – пять или шесть человеческих больших пальцев.

Одни пальцы, крупные и толстые, явно принадлежали мужчинам, другие, посветлее и потоньше, – женщинам. Третьи так съежились и почернели от гнили, что уже невозможно было ничего сказать об их бывших хозяевах. Каждый палец оканчивался обломком кости и обрывком сухожилия. Из саквояжа сочился тяжелый, тошнотворно-сладкий, почти цветочный дух гниения.

Кармоди поднял ножницы, взвесил их на руке.