Прошу прощения, леди и джентльмены. Такого никто из нас не ожидал.
Только будь это фильм, капитан говорил бы не дрожащим голосом подростка в худшие минуты отрочества. Взяли бы актера с низким, сильным, властным голосом. Хью Джекмана, вероятно. Или кого-то из англичан – если бы захотели подчеркнуть образованность, мудрость, которую можно приобрести только в Оксфорде. Например, Дерека Джейкоби.
За последние тридцать лет Вероника не раз играла вместе с Дереком, и в кино, и в театре. В день, когда умерла ее мать, она плакала за сценой, а Дерек обнимал ее и утешал. А час спустя они оба, в костюмах древних римлян, вышли навстречу полному залу – и, боже, как же хорош был Дерек в тот вечер! Да и она была неплоха. В тот вечер Вероника и поняла: любую беду можно пережить и пойти дальше, если не прекращать играть. Любую – даже смерть близких. Начинаешь играть – и отступают все горести, все заботы, остается лишь свобода и покой. Она научилась идеально владеть собой: кажется, годы миновали с тех пор, как чувства приходили к ней внезапными и незваными гостями.
– Я думала, вы слишком рано начали пить, – обращается она к соседу. – Но оказалось, это я начала слишком поздно.
Поднимает пластиковый стаканчик, в котором ей подали вино к обеду, произносит «чин-чин» и отпивает.
Сосед поворачивается к ней. У него легкая, обаятельная улыбка.
– Никогда не был в Фарго. Только сериал смотрел. – Он прищуривается. – А вы в «Фарго» не снимались? По-моему, я вас там видел. Вы играли судебного эксперта или кого-то вроде него, а потом Юэн Макгрегор вас придушил.
– Нет, дорогой мой. Это был «Контракт на убийство», а с гарротой за мной бегал Джеймс Макэвой.
– Ах да, точно! Помню же, что видел, как вас убивают! И часто вам случается умирать?
– Постоянно. Один раз снималась с Ричардом Харрисом, он должен был забить меня до смерти подсвечником – и на это ушел весь день. Сорок дублей, пять перестановок камеры. Под конец бедняга просто валился с ног.
Сосед задумывается, затем широко открывает глаза, и Вероника понимает, что он вспомнил и фильм, и ее роль. Тогда ей исполнилось двадцать два, и во всех, без преувеличения, сценах она играла голой. Дочь Вероники однажды спросила: «Мама, когда ты открыла для себя одежду?» – «Сразу после того, как родилась ты, милая», – ответила она.
Дочь Вероники – настоящая красавица и тоже могла бы сниматься в кино, а вместо этого делает шляпы. Когда Вероника думает о ней, что-то сладко сжимается в груди. Чем она заслужила такую дочь: счастливую, уравновешенную, твердо стоящую на земле? Стоит подумать о себе – о своем эгоизме, нарциссизме, о том, какой была равнодушной и безалаберной матерью, сколько раз пренебрегала дочерью ради карьеры, – и кажется невероятным, что судьба наградила ее таким ребенком.