И как только я договорил эти слова, мир подернулся серой дымкой. На мгновение я услышал возгласы членов «Братства», но крики быстро заглохли, и воздух вокруг меня стал плотным и влажным, как мокрое одеяло. Наконец-то я перешел на другую сторону.

8

Когда я пользовался черным камнем в прошлом, то всегда сам выбирал место назначения. В этот раз, кажется, он выбрал за меня. Когда туман рассеялся и мир снова обрел цельность, я понял, что попал в гостиную, похожую на ту, что была в мамином доме, но, в отличие от нее, темной и пустой. Вокруг ног клубился туман, когда я пересекал комнату, чтобы нажать на выключатель. Над головой зажглась лампа, но темнота оставалась физически ощутимой. Она поглощала свет, как огонь поглощает кислород.

Я подошел к задней двери, открыл ее и увидел поле, густо заросшее черной травой и цветами «эбеновой нежности». В некотором отдалении возвышался лес из сумрачных деревьев. Я уже вышел наружу, намереваясь отправиться через лес к хижине Лианан, но внезапно услышал звук. Низкий приглушенный стон доносился из соседней комнаты – маминой комнаты.

Я вернулся в дом и открыл дверь комнаты. Она была залита тусклым розовым светом. Детская кроватка и кресло-качалка делали ее похожей на детскую, но содержание фотографий в рамках, висевших на стенах, опровергало это впечатление. Стон раздался снова, на этот раз у меня за спиной. Я обернулся и увидел свою мать, одетую в ночную рубашку. Шатаясь, она вошла в комнату с оцепенелым взглядом. С тех пор, когда я видел ее в последний раз, она сильно похудела и выглядела бы костлявой в своей развевающейся ночной рубашке, если бы не идеально круглый, выпуклый живот. Она была беременна.

– Мама… – произнес я.

Ничего не ответив, она оперлась о бортик кроватки и опустилась на колени. Затем достала из-под кроватки еще одну фотографию в рамке и присела, чтобы ее рассмотреть. Несмотря на пыль, покрывавшую стекло, я разглядел на ней маму и папу в день их свадьбы. Мама была одета в зеленое платье, а папа – в костюм, который выглядел на нем великовато.

Мама провела рукой по стеклу рамки, оставив на нем полосы. Затем помассировала свой живот и тихо застонала.

Я встал перед ней на колени.

– Мама?

Она опять не ответила, и я положил руку ей на живот. Он вдруг смялся, как мешок, набитый сухими листьями, а потом резко задрожал. Я резко отдернул руку, когда что-то вырвалось из живота, прорвав ткань – узкое, черное и быстро двигающееся. Я отпрянул в сторону и ударился о стену. Из живота матери выросли две черные лозы. Они зашевелились как две лапы богомола – жесткие и цепкие. Но не найдя ничего такого, что можно было бы проткнуть или схватить, стебли втянулись обратно под ткань ночной рубашки.