Мама никак на это не реагировала. Она по-прежнему сидела, склонившись над фотографией, и издавала слабые, печальные горловые звуки. Я хотел продолжить попытки ее разбудить, но испугался, что, если черные лозы появятся снова, я уже не смогу от них убежать. Тогда я поднялся на ноги, вышел из комнаты и направился вверх по лестнице.

Второй этаж дома также выглядел как обратная сторона нашей реальности: длинный коридор с закрытыми дверями. Последняя дверь – обычно пустовавший мамин «офис» – открылась со щелчком. Я медленно двинулся по направлению к ней, прислушиваясь к звукам за соседними дверями, ежесекундно ожидая, что какая-нибудь из них распахнется и оттуда выскочит что-нибудь немыслимо ужасное. Подойдя к «офису», я услышал музыку, доносившуюся из открытой двери: «Трубчатые колокола», вступительная тема из фильма «Изгоняющий дьявола». Это была одна из тех мелодий, которые мы использовали в «Блуждающей тьме». Я перешагнул через порог.

Эта комната оказалась чем-то вроде домашнего концертного зала или театра «в черном ящике». На маленькой сцене перед толпой зрителей, одетых как на Хэллоуин, выступала женщина. По сцене плыл дым и моргал стробоскопический свет, отчего движения женщины казались потусторонними и какими-то нереальными. Она была одета в черную балетную пачку, идеально сочетавшуюся с прозрачной кожей и волосами цвета воронова крыла. Я прищурился, пытаясь разглядеть ее лицо в свете огней, мелькавших в бешеном стаккато.

– Сидни! – выдохнул я.

Да, это была Сидни. Она находилась в плену, но все же была живой, и все еще человеком, спустя столько лет. Я никак не мог в это поверить.

Человек рядом – парень в костюме, плаще и венецианской маске с длинным заостренным носом – повернулся ко мне и приложил палец к губам.

– Тсс!

У его маски не было шнурка для крепления к голове. Блестящий, металлического цвета материал, казалось, был просто впаян в лицо. На висках он погружался под верхний слой кожи, превратившийся в комковатую рубцовую ткань. Глаза за маской были не тусклыми, как у мамы или Сидни, а остекленело блестящими, поглощенными представлением.

Сидни, призрачная в прерывистом освещении, вертелась и растягивалась на сцене. Я не мог хорошенько ее рассмотреть. Поседели ли ее волосы? Появились ли морщины на прежде гладком лице? Когда она пропала в 1989 году, ей было семнадцать лет. Тогда сейчас ей должен быть сорок один год. Неужели все эти годы она танцевала без перерыва?

Из запястий и лодыжек Сидни торчали толстые черные лозы. Они натягивались и расслаблялись в такт ее движениям. Что-то невидимое за сценой дергало ее за «ниточки».