– Но разве хороша самая яркая и чудесная реальность, от которой все равно хочется отвлечься? – иронические нотки пропали из голоса Антона, он смотрел теперь на друга совершенно серьезно.

– Чем ярче, тем сложнее. Я пока не успел позабыть мирскую жизнь. – Федя поднялся и стал ходить по своей маленькой комнате, подметая линолеум полами рясы. – «Реальный» мир проще, он черно-бел. Не спеши спорить. Закон, общественный договор, мораль не предполагают особенных трактовок. Сейчас, дай покажу тебе кое-что. Ты знаешь, я много лет уже интересуюсь необычными иконами, а за каждой из них стоит история. Иногда ужасная, еретическая, а иногда настолько нравственно-сложная, что диву даешься.

Дьякон подошел к полке и снял с нее большой самодельный альбом. Откинув тяжелую, обтянутую бархатом крышку, стал листать страницы, пока не нашел нужный разворот с хорошими глянцевыми фото, спрятанными под полиэтилен.

– Посмотри на эту икону. – Федя развернул альбом к гостю.

– Икона как икона. – Антон пробежал глазами по фотографии. – Мне все святые на одно лицо.

– А ты присмотрись.

– Это у него лодка в руках?

– Поморский рыбачий карбас, а что внутри – видишь?

– Гроб! Гроб, натурально!

– Точно, Антоша, гроб. А знаешь, что в гробу? Останки его жены, собственноручно убитой.

– Хороший святой, сразу видать. И за что он голубушку?

– Всякое говорят. Кто говорит, за измену, кто – за то, что бесы в нее вошли.

– Удобное объяснение. Запомню на случай, если Ирка мне надоест.

– И посадят тебя в тюрьму в твоем мире прогресса, дарвинизма и прочего. А Варлаам Керетский получил епитимью и плавал по суровому Белому морю, соблюдая строжайший пост, пока останки супружницы не истлели. И был прощен. Людьми и Богом. Для меня это чудо прощения важнее всех библейских чудес, они – лишь оклад, сверкающий драгоценностями, притягивающий взгляд. Но оклад никогда не превзойдет глубины самой иконы.

Антон слушал, в задумчивости листая страницы альбома. Федя хотел было продолжить, но удивленный возглас друга сбил его с мысли. Почесав жидкую бородку, дьякон подошел к столу.

– А, испугался святого Христофора?

На потемневшей иконе в сером кафтане под алой накидкой, сжимая в руках посох и крест, стоял святой, и кудри скатывались с его вытянутой собачьей головы.

– Ни разу я не испугался!

– Одно из самых удивительных изображений, встречающееся, впрочем, не так уж и редко, – говорил Федя, не обращая внимания на слабый протест друга. – Старообрядцы довольно ересей наплодили, но многое и сохранили для наших времен. Их ловили и убивали, их иконы жгли, а они скрывались в непроходимых лесах, чтобы сберечь свою правду. Я не могу разделить их взгляд на веру, но не могу и не уважать их подвижничество. Многие образа из этого альбома старообрядческие: вот трехликий четырехглазый Бог – иконописец так понимал его триединство, вот запрещенная, как и псоглавый Христофор, троерукая Богородица, это святой Варфоломей, одеждой которому служит содранная кожа, переброшенная через плечо, вот лабиринт между раем и адом: пойдешь вслед за одним из смертных грехов – окажешься в геенне, одумаешься – будешь на небесах. Страшно, но, если задуматься, – очень обнадеживающе. Выбор всегда есть. Прощение ждет всякую раскаявшуюся душу.