Чтобы посмотреть и прочитать, на каком из них указатель остановился в прошлый раз, мне пришлось повернуть голову набок. Флажок указывал на «придуши узкоглазого».

В прошлый раз мой остановился на «пни жида».

Во всех секторах были такие же устаревшие слова; выражения, которые никто уже не употреблял. Но если ты крутил колесо, ты должен был делать то, что на нем написано. Таковы правила. Цель была в том, чтобы остановиться в чёрном секторе, который гласил: «Забери 100 долларов». Но, по словам Тони, он никогда не слышал, чтобы этот сектор кому-нибудь выпадал, и даже если бы это случилось, он сомневался, что вдова смогла бы эти сто долларов отдать.

Тем не менее, я последовал правилам, и через день или два после того, как покрутил колесо, возле винного магазина на Третьей улице я увидел Барри Голдштейна. На нем была его маленькая ермолка, один вид которой выводил меня из себя. Поэтому я его пнул. Сначала по левой ноге, затем по правой. Изо всех сил. Позже, свернув за угол и сбежав, я чувствовал себя легко и весело, словно освободился от большой ответственности. Я не мог вспомнить, когда в последний раз был так счастлив.

И все это из-за колеса.

С тех пор мне не терпелось к нему вернуться.

Я всё смотрел на него, гадая, кто и когда крутил его последним.

 придуши узкоглазого

Я вдруг вспомнил, что на прошлой неделе видел возле дома «Скорую Помощь». Кто-то сказал, что в подвале нашли мёртвого старика-китайца.

Может нам не стоит этого делать, подумал я. Но тут вдова вывела Эдуардо на середину комнаты.

— Крути, — сказала она сухим надтреснутым голосом, и прежде чем я успел его остановить, мой друг протянул руку, схватил край колеса, потянул его вниз и отпустил.

Деревянный диск быстро закрутился по часовой стрелке, детали на его поверхности расплывались от скорости вращения. Маркер, щелкая по гвоздям, звучал как маленький моторчик. Я перевела взгляд с Эдуардо на вдову, и на обоих лицах увидел одинаковое выражение возбуждённого предвкушения. Я знал, что они чувствуют, знал, что раньше такое же выражение было и на моем лице.

И будет снова через несколько минут.

Когда колесо замедлилось, цветные сегменты стали более чёткими и менее калейдоскопичными, а когда маркер защёлкал в более умеренном темпе, звук стал более различимым. Колесо замедлило ход. Остановилось. Оно остановилось на цвете настолько блеклом, что я даже не мог сказать, каким он был. Но я мог прочесть написанные на нём слова.

разбей латиноса

Эдуардо был пуэрториканцем.