Потом «такер» тронулся с места.

Он набрал скорость у подножия склона, и изменения, происходившие с ним, тоже ускорили ход. Машина таяла, переделывая себя на ходу. Крыша ее прогнулась внутрь, сверкающие колпаки превратились в спицы, сами колеса становились выше и одновременно уже. То, что было решеткой радиатора, стало обретать законченную форму — это был черный конь с красными, как у мистера Гонта, глазами. Конь, окутанный яркой молочной дымкой; конь, чьи копыта высекали огонь из мостовой и оставляли глубокие дымящиеся вмятины посреди улицы.

«Талисман» превратился в открытую коляску со сгорбленным карликом, сидящим на высоком сиденье. Ботинки карлика упирались в крыло коляски, а загнутые кверху, как у калифа, носки ботинок, казалось, полыхали огнем.

Но изменения этим не кончились. Когда мерцающая коляска устремилась в нижний конец Мейн-стрит, бока у нее начали разрастаться. Деревянная крыша вылезла из этого разрастающегося, черпающего силы в себе самом савана. Появились окна. Спицы колес окрасились в разные цвета, когда сами колеса — и копыта черного коня — поднялись над мостовой.

«Талисман» превратился в открытую коляску; открытая коляска превратилась в аптекарский фургончик, который мог бы колесить по всей стране сотню лет назад. На боку у него была надпись, и Алану удалось ее разглядеть: CAVEAT EMPTOR.

В пятнадцати футах над землей и все еще продолжая подниматься, фургон пролетел сквозь огонь, бушующий на руинах здания муниципалитета. Копыта черного коня гремели по какой-то невидимой небесной мостовой, по-прежнему высекая голубые и оранжевые искры. Фургон поднялся над Касл-Стрим — мерцающая коробка в небе — и пролетел над полуутопленным мостом, валявшимся в реке, как скелет динозавра.

Потом клубы дыма от пожара на месте здания муниципалитета заволокли Мейн-стрит, а когда дым рассеялся, Лиланд Гонт и его адская повозка исчезли.

18

Алан подвел Полли к патрульной машине, на которой приехали Норрис и Ситон. Норрис все еще сидел в окне, вцепившись в стойки мигалки. Он был слишком слаб, чтобы забраться обратно в машину и не вывалиться при этом из окна.

Алан просунул ладони Норрису под живот (не сказать, что тот был у Норриса, сложенного как каркас туристской палатки, особенно велик) и помог ему спуститься на землю.

— Норрис?

— Что, Алан? — плача, отозвался тот.

— Отныне можешь переодеваться в сортире когда тебе вздумается. Идет?

Норрис, казалось, не слышал.

Алан почувствовал, как кровь сочится в рубашку его помощника.

— Ты сильно ранен?

— Не очень. Не думаю. Но это... — Он обвел рукой весь город со всеми его пожарами и разрушениями. — Это все моя вина. Моя!