Он поднялся из могилы, безмозглый автомат, зомби, ожидающий приказов своего хозяина. Поэтому Тара дала ему то, что ему было нужно:
- Передай маме лопату, Генри.
Он посмотрел на нее.
- Лопата, Генри. Отдай ее мне.
- Да, да, да... ты сказала, что, когда все будет сделано, я смогу прийти к тебе, - всхлипнул он. - Что я могу вернуться к тебе... что ты раздвинешь ноги и заберешь меня обратно... обратно в темноту... туда, где безопасно...
Казалось, он впервые осознал, что все еще держится за лопату. Он протянул ее ей, не осмеливаясь встретиться с ней взглядом, и ей пришлось задаться вопросом, о чем он думает, что чувствует и какая извращенная политика создала нечто подобное ему.
Тара взяла лопату.
Она вдохнула.
Она выдохнула.
Бросив фонарик, она взвесила лопату обеими руками. Прочная деревянная ручка. Железная лопата. Генри посмотрел на нее.
И она ударила его.
Скользящий удар, который рассек ему лоб и брызнул кровью на лицо. Он едва успел осознать это, когда она ударила его снова, на этот раз полностью в лицо, лезвие лопаты звякнуло по его скуле. Он вскрикнул, упал на колени на краю могилы, издав высокий, почти девичий крик, плоть сорвалась с его лица и свисала кровавым лоскутом.
Тара снова ударила его.
Она обрушила на него все, что у нее было, в злобном круговом рубеже, и лопата врезалась ему в лицо, отбросив его назад в могилу. Его нос был разбит, левая глазница провалилась в кровавый карман. Он извивался в земле, визжа, задыхаясь, пытаясь пошевелиться, пытаясь убежать, пальцы лапали лицо, которое к этому моменту было похоже на сырой гамбургер.
Затем он остановился.
Он не был мертв... Но он был там, где хотел быть: в черном гробу, свернувшись калачиком в черной могиле-утробе, которую он искал столько лет. Снова в своей матери. Снова в безопасных пределах ее узкого дома, ее продолговатой коробки.
Тара не чувствовала жалости.
Она захлопнула крышку.