– А вы?

– По тому же поводу. В школу не ходит.

Она продавила каблуком наст.

– Погодите. – Паша забрался во двор, подал ей руку. Попрыгав через сугробы, они очутились на крыльце. Марина вдавила кнопку звонка.

– Я давно спросить хотел, – откашлялся Паша. – Вы почему такую профессию выбрали?

– Потому, что она благородная. Давать знания – это же здорово, разве нет?

– Да, но вы с вашей внешностью, – Паша зарделся, – могли бы в модели пойти. В актрисы.

– Павел, – улыбнулась Марина, – для актерства нужен талант, а для модельной карьеры – рост. Но комплимент засчитан. Кстати…

– Открыто, – прервал Паша.

Марина потянула за ручку, и дверь подалась, спихнув с крыльца пласт снега.

– Добрый день! – крикнула она в сумрак. – У вас дом нараспашку.

– Курлык! – позвал Паша.

– Он с дедушкой живет?

– Да. Но сейчас вроде один.

– Один? В тринадцать лет?

– Ему четырнадцать.

Паша перешагнул порог. Марина, помешкав, вошла за ним. Грязные оконные стекла едва пропускали свет. Половицы скрипели. Сени были заставлены разномастным барахлом: тазы, рулоны обоев, сворованная из школьной столовой кастрюля на десять литров, трехколесный велосипед. К стопкам доисторических газет и журналов эры Горбачева прислонился топор. Пыль припорошила белозубую улыбку молоденькой Тины Тернер на обложке «Ровесника».

«Господи, какой срач», – охнула Марина.

Из сеней они попали в коридор – кладовую для водочных и винных бутылок. Сбоку – кухня и тесная комнатушка с панцирной кроватью. Половики сгнили и превратились в труху. Экран духовки почернел от жира. Но пахло в доме на удивление приятно, словно утром тут пекли пироги. За третьим дверным проемом горел свет.

– Никого, – сказал Паша.