– Возможно, да. А возможно, и нет. Я думаю сейчас, что Костров тоже спускался в подвал.

– Ты намекаешь… он повредился рассудком? Как Тамара?

– Тамара и ее племянница… они как бы поклонялись Лицу. А Игнатьич, когда угрожал Курлыку, как бы хотел принести его в жертву. Если Лицо подчиняет себе людей, создает из них секту, я правильно сделал, что не обратился к директору.

– Но тебя оно не завербовало, – заметила Марина. – И Руденко не молится ему.

– Может, наша психика крепче? И Игнатьич, и Тамара – старики. А Костров, мне мама рассказывала, после самоубийства трудовика Тиля так винил себя, что чуть не свихнулся. Но оно пытается прорваться. – Паша коснулся виска. – С того вечера все поменялось. Мне снится подвал, что стена рушится и что-то выходит изнутри. Руду снятся те же кошмары. Я вижу Лицо наяву.

– Господи… – Глаза Марины расширились. Боковым зрением Паша уловил человека на улице, сбавившего шаг у окна. Повернулся. Проспект был пуст. Он смочил пересохшие губы.

– В пролитых чернилах. В компьютерной игре.

– В ветвях, – сказала Марина, – в стае грачей.

– Что?

– Ничего. – Она выпрямилась. – Продолжай.

– Оно преследует меня. Постоянно кажется, что за мной наблюдают. Странные тени в углах. Вон там. – Он указал за холодильники с тортами. – Еще у меня есть говорящая кукла. Не девчачья, а Чаки, как в ужастике. Он говорит вещи, которых раньше не было в его базе. Про подвал. И это, лять, жутко.

– Паша! – автоматически укорила Марина за брань.

– Простите, – спохватился он.

Марина смотрела хмуро на жужжащие холодильники.

– В Горшине пропадают люди, – сказал Паша. – Мой бывший одноклассник пропал. Проститутка, – он загибал пальцы, – Игнатьич.

– Игнатьич в отпуске, – сказала Марина.

– Курлык так не считал. По-моему, кто-то приносит людей в жертву. Или под влиянием Лица они убивают сами себя. Как в той шахтерской дыре пару лет назад.

– Варшавцево.

– Ага. Я не знаю, кем был карлик, но тут есть кое-что странное.

– Странное? – Марина саркастично выгнула бровь.