Родион помнил, что «по отливу» в поселок ездили все лето. По единственной дороге, мощенной плитами «стратегичке», можно было проехать только зимой, когда снег прочно становился, потому что по разбитым непогодой и землетрясениями бетонным глыбищам проползла бы разве что гусеничная техника. Здесь случались сильнейшие шторма, когда две бесконечности на востоке – небо и вода – темнели, сливаясь друг с другом в озверелую сизую мглу, Тихий океан бесновался, бросаясь на скалы, и тогда поселок по несколько дней бывал отрезан от мира. Именно в такой штормовой день, по семейному преданию, и появился на свет Родион. До городской больницы было ехать далеко, хотя «стратегичка» тогда была еще вполне сносной дорогой, и мать рожала его в поселковом медпункте. В те времена, в середине восьмидесятых, военный поселок был образцом чистоты и порядка: нарядные клумбы вместо вездесущего бамбука и травы по пояс, дома в свежей штукатурке, и даже белье на балконах запрещалось вешать… ну, так рассказывал отец, сам Родион все это наверняка видел, но не помнил. Его память начиналась уже только с девяностых, когда дома поселка стали стремительно пустеть: жители, военные и геологи – кто мог – покидали остров, отправлялись на «большую землю», а кто-то и вовсе прочь из огромной рассыпающейся страны.

Именно тогда уехала мать. Навсегда. И это была самая первая трещина в Родионовой биографии: такие бывают на защитном стекле телефона, вроде бы тонкие и незаметные, они неумолимо ползут дальше, лишая стекло прочности. Мать не то чтобы не любила сына – просто ей, восемнадцатилетней девчонкой выскочившей за летчика, поехавшей за ним на край света, слишком быстро наскучил замкнутый мирок поселка, где танцы в офицерском клубе были целым событием, даже вынести мусор было событием, ради прогулки с мусорным ведром офицерские жены наряжались как на праздник. И мимоходом родившийся ребенок ей быстро наскучил тоже. «Смысл, – слово, которое часто повторяла она. – Тут ни в чем нет смысла». Однажды она уехала погостить к родителям на материк и просто не вернулась.

– Смысл ей… Да в одном он: бабы – курвы, – высказался по этому поводу отец.

Внешне безразличный, он долго курил в настежь открытое окно. Потом чертыхнулся: сигарета выпала из прыгающих пальцев, тюкнула по карнизу. Пятилетний Родион повторил про себя: «Смысл». По звучанию слово было скользкое, как брусок мыла, и суть его тоже ускользала.

…Костя, молодой журналист, потребовал остановить машину и, шлепая по оставшимся с отлива лужам, побежал снимать черные скалы и серый океан, на ходу переоснащая объективом свою крупнокалиберную зеркалку. Лет на десять младше Родиона, Костя, вчерашний студент-выпускник, ходячий набор штампов относительно успешной молодежи – хипстер, блогер, сотрудник крупного новостного интернет-портала, дрищ с копной высветленных по моде волос, он познакомился с Родионом на волне скандала вокруг его клиники, прознал, откуда тот родом, и уговорил поехать с ним в это путешествие. Быть кем-то вроде гида. Костя мечтал отснять «хайповый» материал о какой-нибудь «жопе мира».