Но в деревне нашей имелась повитуха – старая уже бабка, которая дело своё переняла ещё от своей матери, а та от своей. Выбора не было, вызвали повитуху. Та пришла скоро и сразу же прошла в спальню к роженице. На вид она была ужасной, больше похожей на ведьму, чем на повитуху, хотя кто знает, возможно, что так оно и было? Раньше, говорят, повитухи частенько водили дружбу с иными силами.

Роды были тяжёлыми и прабабка очень мучилась, никак не могла разродиться. Тогда повитуха велела всех выгнать из дома и не заходить, пока всё не закончится, чтоб даже не смели появляться в доме, пока она сама не позовёт. Купец, муж моей прабабки, и вся челядь тут же исполнили приказ, лишь бы это помогло. Через три часа, когда маятник внизу пробил два утра, вышла повитуха во двор и объявила, что люди могут возвращаться в дом. Но только поздравить отца она не может. Все всполошились, что случилось?

А повитуха повернулась к купцу и отвечает с усмешкой:

– Сынок-то твой с моей дочерью гулял, да решил посмеяться над простой девушкой, надругался и бросил.

А надо сказать, что прабабка моя была у того купца второй женой, овдовел он давно, а от первого брака и правда был у него сын, взрослый уже, годов девятнадцати.

А старуха продолжала:

— Как узнал он, что дитя у них получилось, так и не появился больше, для него дочка моя была лишь забавой. Хотела она к вам в дом придти, да запретила я ей. Горевала она долго, а после нашла я её в саду на дереве… Не стало моей кровинки. Не уберегла я её. Так и тебе купец не видать своего дитя.

Кинулся купец к старухе, а та смехом злобным в воздухе рассыпалась и пропала, все это видели, люди креститься стали. А купец в дом бросился.

Лежит жена в спальне, на кровати своей, бредит. А дитя не видать нигде. Всё перевернул купец и нашёл. В том самом комоде. В ящике лежал младенец, спеленутый с головы до ног, а у личика – платочек прижат. Как кричал купец, все работники по углам попрятались, выйти боялись. Думали – порешит он всех.

Однако же затих купец. Приказал комод тот с глаз долой унести и сжечь. Да почему-то так и не сожгли его, не знаю почему. В сараюшке так и пылился он много лет в дальнем углу, двор-то был большой и хозяйство огромное. Дитя похоронили. А прабабка моя с той поры не в себе стала, с безумным видом по дому бродила, в одной рубахе и всё одно повторяла:

– Где мой ребёнок?

Все ждали, что оживёт ещё она, оклемается, молодая ведь. Но время шло, а лучше не было. Тихая она стала, молчаливая. Спустя два года родили они таки ещё одного ребёнка, моего деда. А спустя ещё год померла прабабка. Да и купец долго не зажился.