А может и нет, наоборот, прав — ne noceas, si juvare nоn рotes.[29] Зачем портить жизнь этой очаровательной медичке? С моей судьбой все и так ясно — рано или поздно нарвусь по полной программе и прости-прощай — транзитный рейс с открытой датой на сто лет. Минуя следующие миры. А дальше, скорее всего, Вечная Охота. О`Фаррел был прав: Охотники — это изгои со слабой надеждой на упокоение.

VI

VI

Знаете, как лопается струна? С коротким неприятным звуком, острым, как стилет. После смерти отца Казимераса я понял, что из моей жизни ушел не просто Человек. Ушел Друг, забрав с собой остатки терпимости и милосердия к этому миру. Он умел осадить мою — может быть, слишком бурную — натуру. Мог несколькими словами заставить взглянуть на вещи под другим углом. Как бы это странно не прозвучало, но священник был для меня совестью. Его уверенность в победе человечности и милосердия заставляла думать и верить. Да, именно так, в прошедшем времени. Пришел день, и я стал свободным от этих мыслей. Остался холодный расчет: мир стал полигоном, где нет места жалости. Есть цель — вырваться из этого мира, полного Нежити. Любой ценой. Кануло в небытие то слабое чувство, из-за которого я впервые молился — перед тем, как идти в бой…

Стены давили, будто квартира превратилась в заброшенный склеп, полный теней и призраков. Можно сойти с ума, если горечь потерь возьмет верх над здравым рассудком. Даже звери это чувствовали и старались не докучать. К черту, надо разогнать эти мысли сырым воздухом ночных улиц! Это я и сделал, отправившись вечером в город. Зашел в какой-то бар, который подвернулся под руку, и заказал коньяку. Полутемное помещение, узкая стойка бара, и десяток столов, где расположилось несколько компаний. Выжимки человеческих эмоций, разогретых алкоголем и пороком.

Волен идти — куда хочу, волен жить — как хочу. Но в том-то все и дело, что идти мне некуда, и уже очень, очень давно. В голове бились какие-то мысли, картины, выкрики и стоны. Я мог тогда остановиться — и Казимерас остался бы жив. Но я этого не сделал, и его гибель легла несмываемым пятном на мою совесть. И те два охранника — тоже. Человеческая кровь — не вода, ее проливать намного тяжелее. Перед глазами мелькает темная стена леса, освещенная синим светом фар. Ненавижу леса! Они кажутся храмом, но на самом деле они — хранилище Нежити и других им подобных тварей. Упыри, Вурдалаки, Ведьмы и Ведьмаки… Вот один из них поднимает руки, готовясь меня убить. Ему не хватило секунды, чтобы ударить. Сдох, паскуда! Нет, за это надо выпить, ей-Богу! За свое второе день рождение. Второе? А сколько их было за всю историю? Четыре? Не много ли для одной души? Много. Даже слишком. Тогда, наверное, зря. Все зря… Сдохнуть было бы в радость — вцепившись в горло Нечисти, захлебываясь своей и чужой кровью. Прав был Франсуа Виньон…