Пока Симон рассказывал все это, я внимательно рассматривал алмаз. Никогда прежде я не встречал ничего прекраснее. Казалось, все великолепие света, какое только можно вообразить или описать, пульсировало в его кристаллических гранях. Его масса, как я узнал от Симона, была ровно сто сорок карат – потрясающее совпадение, в котором виделась рука судьбы. В тот же самый вечер, когда дух Левенгука поведал мне величайший секрет микроскопа, бесценное средство, на которое он указал, оказалось прямо передо мной! Взвесив все самым тщательным образом, я принял решение завладеть алмазом Симона.

Сидя напротив него, пока он качал головой над своим стаканом, я хладнокровно обдумывал, как это провернуть. Я ни на мгновение не задумался о столь глупом поступке, как обычная кража, которая, безусловно, была бы раскрыта или по меньшей мере потребовала бы сбежать и затаиться, нарушая мои научные планы. Был лишь один путь – убить Симона. В конце концов, что значила жизнь одного жалкого еврея по сравнению с интересами науки? Из тюрем ежедневно забирали приговоренных заключенных для хирургических экспериментов. Этот человек, Симон, по его собственному признанию, был грабителем, он заслуживал смерть так же, как любой преступник, осужденный законом, – так почему, подобно правительству, я не мог покарать его во имя прогресса человеческого знания?

Средство достичь всего, что я желал, лежало прямо передо мной.

На каминной полке стояла полупустая бутылка французской настойки опия.

Симон был так занят своим алмазом, который я возвратил ему, что не составило никакого труда подлить настойку ему в бокал. Через четверть часа он уснул беспробудным сном. Я расстегнул его жилет, достал алмаз из внутреннего кармана и перенес Симона на постель, положив так, чтобы ноги свешивались с края. Взяв в одну руку малайский кинжал, другой я по пульсации как можно точнее определил расположение его сердца. Было очень важно, чтобы все обстоятельства его смерти наводили на мысль о самоубийстве.

Я вычислил точный угол, под которым оружие могло бы войти в грудь Симона, если бы он направлял его собственной рукой, затем одним мощным движением втолкнул его по рукоять в то самое место, в которое стремился попасть. Конвульсивная дрожь сотрясла конечности Симона. Я услышал, как из его горла вырвался глухой звук, словно лопнул, достигнув поверхности воды, большой пузырь воздуха, выпущенный ныряльщиком; он наполовину провернулся вокруг себя, и, словно желая еще больше помочь моим планам, его правая рука, ведомая не более чем спазматическим импульсом, сжала рукоять кинжала с невероятным мышечным напряжением. Других движений не последовало: полагаю, настойка опия парализовала обычную нервную активность. Должно быть, он умер мгновенно.