Как в Тридцатилетней войне главными для большинства ее участников были не вопросы схоластического богословия, а признание или непризнание власти римского центра, так и на территории ядра «русского мира» главным будет не отношение конкретно к царям, коммунистам или Путину, а геополитический континуитет таковых, воплощенный в актуальном имперском государстве и его центре. Теоретически и монархисты, и коммунисты, и даже путинисты в будущем могут встать на центробежные позиции защиты обретенных в результате борьбы за власть вотчин, но имперскими «католиками» в этом случае будут именно те, кто будет возводить соответствующие исторические мифы или их совокупность к актуальному имперскому центру или обосновывать ими необходимость его воссоздания. Противостоящие же им сторонники региональных республик будут выступать либо как «радикальные протестанты» («майданисты»), либо как «секуляризированные католики» (центробежные «ватники») — невольные исторические агенты североевразийского Вестфаля.
Надо понимать, что сам по себе режим захватившей в России власть асабийи при пассивности стареющего среднероссийского населения мог бы существовать неопределенно долго, подобно тому, как в Персидском заливе существуют нефтяные эмираты, в которых друг друга сменяют лишь правящие особы и иногда династии. Однако в случае с Россией проблема данного режима заключается в его имперском характере, а именно в том, что правящая асабийя расширила пространство своей власти на необъятную территорию и стремится к ее не просто сохранению, но и дальнейшему расширению. При этом внутри данного пространства она не дает проявляться конкурирующим асабийям, что позволило бы выстроить гибкую систему на основе баланса их интересов. Модель моноцентричной гегемонии или моногегемонии, воссозданная Кремлем в постсоветской России, предполагает, что победитель получает все, а проигравший всего лишается, что не оставляет последним других возможностей кроме как желать разрушения такой системы и стремиться к нему.
Раз имперская система не позволила в России возникнуть ни гражданской нации, ни конкуренции асабий, можно предположить, что из этих асабий, их борьбы с системой и конкуренции между собой, на фоне ее упадка может начаться формирование новых политических наций, как это было в ходе Тридцатилетней войны в Европе. Формироваться такие нации и асабийи при этом могут из подручных средств — от элитных групп, преследующих свои меркантильные интересы на местах, до идеалистов и гражданских активистов, входящих с ними в то или иное взаимодействие, и принимаемых для этого на вооружение мифов и идеологий.