— Ох, Господи, — стонет старуха, — ноги-то не держат, старые они.

— Ну-ка, — говорит Василий Константинович, — давай, бабуся, опирайся на руку.

Он помогает нищенке подняться, чистит на ней жакетик.

— Да не надо, сынок, — шепчет старуха, — кто ж лохмотья чистит? Они грязные должны быть. Ой, — морщится старуха, — нога у меня вспухла.

— Где живешь, старая?

— Под небом.

— Так холодное же оно.

— Оно и холодное — все равно пылает. Пожгли страну, пожгли.

— Кто?

— Красные, белые, зеленые. Люди пожгли. Вон кошечка у меня к забору привязана, видишь?

— Нет.

— А ты приглядись, она серенькая. Слабость у нее. Лежит и мурлычет. Хлебушком ее накормлю, с твоих пятачков-то, она и порадуется. Твари нежнее людей, они добро помнят.

— Сама откуда?

— С Поволжья.

— Одна осталась?

— С кошечкой осталась, сынок.

— А зима?

— Я помру к зиме, — деловито отвечает нищенка. — Холода подойдут, я сразу и преставлюсь, а то как вспомню, что еще зиму надо переходить, тоска у меня случается.

— Куда бы мне пристроить тебя?

— А некуда. Слабая я. Нынче сильных стреляют, а слабым и вовсе места нету. И не надо, сынок, ты не говори так, а то у меня вера шевелиться начнет, мне потом одной трудно станет, когда котеночек замяукает…