Было в избе просторно и безопасно — от всех невзгод.

Лет, может быть, триста или четыреста тому назад сюда пришли новгородцы, пращуры моих предков, и тут осели, чтоб жить. И запахи этой родственной, родовой моей жизни дошли до меня...

Я сидел на широкой лавке, тесанной топором, глядел в окно, обращенное к заре, к церквам, к озерному плесу, и попивал из глиняной крынки молоко с пенкой.

Вначале хозяин сыскал в сенях, в резиновом сапоге, бутылку шампанского. После шампанского молоко пить негоже. Никто и не пил. Мне досталась целая крынка. И ничего. Молоко помирилось с шампанским. Тут подоспел чаек.

Хозяин показывал нам владенья: граверный станок в углу, лодочные моторы. Хозяйство его возникло из потребностей искусства: побольше увидеть, как следует поработать. Каждое утро он погружает очи — с крыльца избы — в окрестные веси, в лазурные воды Онего, насыщает зрение красотою кижских церквей и становится к граверному станку.

Чтобы резать по дереву и линолеуму, тискать гравюры и офорты, нужно иметь не только талант, но еще и силенку. Есть и силенка, — нашего хозяина в свое время знали в Ленинграде как подающего надежды гимнаста.

Мы постояли на крыльце, поубивали незлобивых, непроворных (может быть, отъевшихся на туристах) комаров, повосхищались, почмокали губами и поплыли в лодке на восходящее солнце; рядом с солнцем восстала из розовых вод наша красавица, наше чудо — Преображенская церковь.

Ее построил художник — одним топором. Он учился художеству у Онего — ваянию, живописи, музыке, зодчеству. Онего — Главный Художник. Мастер. Можно и нынче пойти к нему в подмастерья.

Наш хозяин, художник, кижский житель, в академиях не бывал. Что он умеет, тому научился вот здесь, в Заонежье, в Кижах.

Что он умеет? Да вот, зайдите в Петрозаводске в книжный магазин, купите один из альбомов кижских, онежских гравюр. Художника зовут Алексей Авдышев.

В том же магазине возьмите сборник стихов Алексея Авдышева. Он художник и поэт. Настолько поэт, чтобы быть не просто художником, каких тысячи, а единственным представителем Кижского архипелага в мире искусств.

Серебристые тона

Серебристые тона

Профессор сел на стул и вытянул ноги. Движение это не составило для него какого-нибудь труда, ноги сами собой распрямились, уперлись пятками в пол. Они были сухи, как рейки. Позвоночник профессора в верхней части чуть изогнулся. Плечи выступили вперед, грудь запала. Живота у профессора не было. Череп был гол.

Фигура профессора наводила на мысль об экономии материала, обычно расходуемого на телесную оболочку. Материала отпущено было в обрез. Или же профессор — трудами жизни — отсек в телесной своей оболочке все лишнее, как ваятель в куске породы; осталось главное — образ. Можно было также отнести бесплотность, сухость профессора за счет рода его деятельности: содержание ищет гармонии с формой.