Лодка потарахтела, пустила маленькую волну, и все скрылось в солнечном мареве. Виктор Иванович будет черпать из Ивинской лужи донный ил, всякую муть и грязь, кишащую разнообразной жизнью, разливать ее по своим пробиркам и склянкам. Потом, возвратясь на борт парохода, он будет сидеть на палубе, склонясь над столом, с пинцетом в руках, извлекать из той же грязи и мути червячков и рачков...

Виктор Иванович родом из Белоруссии, из Гомеля. Служил на Севере в авиации радистом. Демобилизовался, заехал в Петрозаводск, просто так поглядеть. И себя показать. «Иду, — говорит, — по Петрозаводску, гляжу — университет. Дай, думаю, попытаю счастья. Сдал экзамены — приняли. Поступил на биофак. Занялся лимнологией. Это наука о пресноводных водоемах. Нужно все знать о водоеме, как о человеке...»

Самый лучший, самый красивый водоем в стране — Онежское озеро — вот он, рукой подать, от университета десять минут спортивного шага...

Скажут: но почему же лучший? Лучше Байкала озера нет... После университета Виктор Иванович работал на Байкале, изучал водную токсикологию, влияние сточных вод целлюлозного комбината на байкальскую фауну. Мог бы променять Онего на Байкал: там хватало дела гилробиологу. Нет, не променял. Работал на биостанции в Кончезере, диссертацию посвятил онежским червям («мои любимые черви»). Ковыряясь в донном иле Онего, Виктор Иванович отыскал восемнадцать новых видов червей и этим гордится.

...Покуда Виктор Иванович ловит в мутной водице Ивинской лужи червей и рачков, Георгий Александрович дремлет в лодке, как большая птица. Рыбаку не привыкать. Полжизни его прошло в лодке (четыре года Георгий Александрович воевал, у него нет ноги). Если сесть к нему в лодку, он расскажет истории из утиной, из рыбьей жизни или из жизни зверей...

— Вот интересно наблюдать за утками, как они тренируют своих птенцов. На каждый случай у них свои особенные сигналы. Утята плавают стадом, весь выводок; утка им что-то крикнет — и они врассыпную. Потом она им подаст другой сигнал — они опять сплываются вместе. Ныряют... Я в лодке сижу в камышах, они меня не видят. Интересно наблюдать. Значит, есть у них свой язык... А вот возьмите медведей. Я помню, до войны, бывало, только и слышишь: там медведь телку задрал, там в деревню явился, там в клюкве на баб страху нагнал... А теперь медведи стали совсем другие. Ни одного случая не было за последние годы, чтобы медведь напакостил: на стадо напал, хоть кого-нибудь тронул. Очень скромно они себя ведут, сознательно. Чем это объяснить?

— Может быть, и медведей не стало?