Возможно, эта черта в поведении Уильсона, наши одинаковые фамилии, случайное поступление в школу в один и тот же день, – все это дало основание старшеклассникам считать нас братьями. В школе старшие редко серьезно интересуются делами младших. Как я уже упоминал или должен был упомянуть, Уильсон не имел даже отдаленного родства с моей семьей. Но, будь мы братьями, мы были бы близнецами, поскольку, покинув стены заведения доктора Брэнсби, я ненароком узнал, что мой тезка родился тринадцатого января 1813 года (поразительное совпадение!), поскольку именно в этот день появился на свет и я.

Может показаться странным, что при всем беспокойстве из-за постоянного соперничества и несносного духа противоречия Уильсона я не мог заставить себя возненавидеть его по-настоящему. Да, не проходило и дня, чтобы мы не поссорились, но ссоры эти неизменно закачивались тем, что, публично уступая мне пальму первенства, противник мой каким-то непостижимым образом заставлял меня чувствовать, что на самом деле заслуживает ее он. И все же, благодаря моей гордости и его чувству собственного достоинства, мы с ним не переставали «знаться», хотя исключительное сходство наших характеров, возможно, не позволяло перерасти в дружбу. Право же, трудно определить, даже описать те чувства, которые я к нему испытывал. Они складывались в некую пеструю и неоднородную смесь: немного раздражительной неприязни (которая еще не переросла в ненависть), немного почтения, чуть больше уважения, невесть сколько страха и целая пропасть тревожного любопытства. Психологу излишне говорить, что мы с Уильсоном были неразлучны.

Вне всякого сомнения, именно ненормальность наших отношений превращала все мои нападки на него (а их было немало, как явных, так и скрытых) скорее в некое подобие подтрунивания или розыгрыша (которые ранили, но все же воспринимались как обычные шутки), чем в настоящую враждебность. Однако далеко не все, даже самые остроумные мои планы на этом поприще увенчивались успехом, поскольку натура моего тезки отличалась той сдержанностью, которая, позволяла ему наслаждаться собственными шутками, оставаясь совершенно неуязвимым для моих. Я сумел отыскать у него лишь одну ахиллесову пяту (некоторую особенность, вызванную, возможно, врожденным недугом), но поразить ее мог, пожалуй, только такой ограниченный в выборе противник, как я. У моего соперника были ослаблены органы речи, что не позволяло ему разговаривать громче еле слышного шепота. Этим сомнительным преимуществом, которое давал мне этот его изъян, я и пользовался.