Игра затянулась до глубокой ночи, и под конец я сделал так, чтобы Гленденнинг остался моим единственным противником. Играли мы в мое любимое экарте. Остальная компания, заинтересовавшись нашей игрой, бросила свои занятия и сгрудилась вокруг нас. Парвеню не без моей незаметной помощи еще в начале вечера довольно много выпил, и этим до некоторой степени объяснялось, почему теперь он заметно нервничал, когда мешал карты, сдавал или играл. Уже очень скоро он задолжал мне приличную сумму, когда после большого глотка портвейна сделал то, чего я так хладнокровно дожидался: предложил удвоить и без того громадные ставки. С мастерски разыгранной неохотой и только после того, как мой отказ заставил его выйти из себя (что дало мне повод изобразить некое подобие задетого самолюбия), я наконец согласился. Результат, разумеется, был один: жертва угодила в ловушку. Не прошло и часа, как он учетверил свой долг. Яркий румянец, вызванный вином, постепенно сходил с его лица, но я поразился, заметив, как жутко он побледнел. Меня это действительно удивило, ведь все, кого я расспрашивал о Гленденнинге, уверяли меня, что он сказочно богат, и суммы, которые он пока проиграл, хоть и были большими, не могли, как я полагал, слишком уж раздосадовать его и уж тем более стать причиной такого волнения. Сначала я подумал, что бледность его вызвана выпитым вином. И, движимый скорее желанием сохранить достоинство в глазах своих товарищей, чем каким-либо иным, более бескорыстным побуждением, я уже собирался прекратить игру, когда некоторые замечания окружающих и восклицание самого Гленденнинга, свидетельствующее о его полном отчаянии, недвусмысленно подсказали, что я стал причиной его полного разорения, да еще при обстоятельствах, которые, сделав его предметом всеобщего сочувствия, могли бы уберечь его от посягательств и самогó лукавого.

Трудно сказать, как я должен был поступить. Жалкое положение моей жертвы повергло всех в смущение. На несколько мгновений в комнате стало совершенно тихо, и я буквально почувствовал, что на меня устремились многочисленные горящие презрением и укоризной взгляды менее развращенных из нашей компании. Признаюсь даже, что на какой-то краткий миг невыносимая тяжесть упала с моих плеч, когда произошло нечто неожиданное и удивительное. Большая, тяжелая створчатая входная дверь вдруг распахнулась во всю ширь, да так стремительно, что во всей комнате будто по волшебству погасли свечи. Прежде чем погаснуть, их огоньки дрогнули, и этого света нам хватило, чтобы даже не увидеть, ощутить появление в комнате незнакомца примерно моего роста, плотно закутанного в плащ. Затем стало совершенно темно и мы могли лишь чувствовать, что он находится среди нас. Прежде чем кто-либо успел прийти в себя от неожиданности в связи с этим грубым вторжением, мы услышали голос незваного гостя.