— Воюем, отец… Иногда мне очень хочется, чтобы моим командиром были вы. Особенно мне не хватало вас в Дебрецене. Вы знаете, что в районе Дебрецена мы вели упорные бои, и я попытался представить себе, как бы действовали на моем месте вы. Местность та вам хорошо известна, отец, передо мной…

Генерал продолжал неподвижно сидеть. «Он меня считает совершенным идиотом?» Не сводя с сына холодного взгляда, он прервал его, сказав леденящим душу голосом:

— Передо мной сидит мой сын, который (не знаю, из каких соображений) рассказывает мне об обыденных боевых эпизодах. Разрешите мне, по крайней мере, удивиться. Информацию о военном положении на фронте вообще я получаю от офицеров, но только не в ранге командира роты.

Эгон смущенно заморгал глазами. Его оскорбило то, что отец своим заявлением понизил его в должности, которая соответствовала должности командира батальона. Однако Эгон посчитал за лучшее не поправлять отца.

Генерал, слегка наклонившись вперед, подчеркивая каждое слово, продолжал:

— Я не о том вас спрашиваю, господин майор.

«Он ни о чем меня не спрашивал, черт бы побрал его ребусы», — подумал про себя Эгон.

— Я не понял вашего вопроса, — взяв себя в руки, тем не менее проговорил он и, справившись с некоторым замешательством, добавил: — Господин генерал-лейтенант.

Отец вздрогнул.

— Я думал, Эгон, что на фронте вы научитесь отличать существенное от несущественного. Ваши тактические проблемы с точки зрения исхода войны могли бы иметь более или менее важное значение три года назад. Сегодня же они утратили свою актуальность.

Эгон молча слушал. Сейчас он больше всего ненавидел нравоучения отца. «Говори, что хочешь, только давай закончим…» Он до мельчайших подробностей знал продолжение этих нравоучений и в глубине души страстно протестовал против них. «В конце концов, я не ребенок».

И в этот момент он вдруг понял, что именно это делает радостным его возвращение домой. Показать, что он уже чего-то достиг. Доказать отцу, не генералу, а именно отцу, что он уже вышел из детского возраста, когда с ним обращались как с послушной игрушкой клонившейся то в одну, то в другую сторону по воле и милости отца.

— Ну-с, господин майор?!

Эгону послышались нотки презрения в нетерпеливом вопросе отца, хотя он и знал, что отец не глумится над ним. Просто он хочет, чтобы сын сам уловил его затаенные мысли. Он хотел этого всегда. «Играет со мной, как кошка с мышкой…»

— Я жду вашего вопроса, папа… — Голос Эгона дрожал от нервного напряжения.

Генерал потянулся к коробке с сигарами.

— Попробуйте, Эгон.