Тут вдруг до моего сознания с болезненной остротой, словно озарение, дошло: ночью, в тот момент, когда погоня проносилась мимо меня, я уже видел эти глаза, это были глаза преследуемой женщины. Хотя я и был не из робкого десятка, но испугался настолько, что потерял самообладание. Правда, я не закричал и не бросился бежать, но сделал то, что было еще хуже: медленно, не отрывая взгляда от глаз на картине, я начал шаг за шагом пятиться назад, как бы спасаясь от действительной опасности. При этом я крепко сжимал в руке большой ключ от церкви — так при нападении грабителей для обороны используют первый попавшийся в руки предмет. Наконец я оказался в самой церкви и захлопнул дверь ризницы. Этот звук отдался громким эхом под невидимыми в темноте сводами. Иконы и статуи, казалось, изменили свое положение и злорадно посматривали на меня сверху.

Я быстро покинул церковь.

Остаток ночи я провел без сна. И хотя на рассвете мне удалось все-таки уснуть, тем не менее я вскоре проснулся, поскольку намеревался сразу же с утра начать работы в ризнице. Несмотря на ночное предупреждение, я был полон решимости открыть подземный ход. Мои страхи не имели днем власти надо мной.

Когда я пришел к месту работы, то уже застал там архивариуса, которого пригнало сюда то же нетерпение, что и меня. Я отобрал наиболее умелых рабочих и проинструктировал их, как они должны действовать, чтобы сдвинуть с места исполинский шкаф. Картина над шкафом, которую я рассматривал с некоторой опаской, оказалась при свете дня обыкновенной, покрытой толстой коркой грязи иконой на которой трудно было что-либо разобрать, кроме бледного пятна — лица изображенной святой. Ничего жуткого в ней не было, и только я хотел узнать мнение архивариуса об этой картине, как он сам обратился ко мне.

— Послушайте, — сказал он, — судя по всему, в этом женском монастыре происходили довольно пикантные вещи. Вчера поздно вечером я еще раз прочитал хронику и думаю теперь, что этот ход откроет нам весьма интересные факты. Кажется, я уже намекал вам насчет того, что сообщается в хронике об этом монастыре. Вчера я надеялся обнаружить какую-то отправную точку для наших поисков. Так вот, распутное бесстыдство, царившее здесь, взяло верх даже над свойственной обычно монахиням боязнью опорочить свой монастырь. В этой обители совершенно открыто предавались самому необузданному разврату, и хроника сообщает, что часто ночи напролет звон бокалов и похабный смех возмущали спокойствие живших по соседству горожан. Это было что-то вроде эпидемии безумия, заразившей весь монастырь и вовлекшей монахинь в дикие оргии. Довольно часто видели ночью освещенной даже церковь, и по шуму было слышно, что храм божий был выбран местом нечестивых пирушек. В эту вакханалию были втянуты священнослужители города, и если сначала они посещали монастырь только ночью и тайно, то потом стали ходить туда совершенно открыто и средь была дня. Часто можно было увидеть мужчин, которые, шатаясь, с опухшими лицами покидали монастырь, и пьяных монахинь, бредущих, спотыкаясь, по двору и монастырскому саду. Благочестивых горожан, у которых такое поведение вызывало омерзение, нельзя было осудить за то, что они написали об этом донос епископу. Для расследования явился сам епископ, но он не обнаружил ничего, кроме смиренных монахинь, которые вели скромную жизнь, постясь и молясь, как и подобает христовым невестам. И опрос священнослужителей города лишь подтвердил эту идиллическую картину. Клеветники-доносчики предстали перед судом, и суд под давлением епископского авторитета приговорил их к суровому наказанию. Как только епископ покинул город, бесстыдный разгул начался с новой силой. Но теперь уже никто не отваживался доносить из страха самому поплатиться за это. Среди распутных монахинь самой злостной была сестра Агата. Устраивавшиеся в монастыре оргии скоро уже перестали ее удовлетворять. Это была, по всей видимости, весьма необычайная женщина, наделенная неутолимой, поистине дьявольской похотью, которая уничтожала все, чем завладевала. Она обладала, судя по всему, ненасытностью хищного зверя, поскольку хроника рассказывает, что она часто тайными ходами покидала монастырь и бродила ночью по городу. Сестра Агата посещала дома свиданий и притоны предместий и сидела там среди сброда, игроков и пьяниц, как ровня. А между тем она была благородного происхождения, дочерью одного из самых знатных семейств страны. Все тщательно скрывавшиеся поколениями пороки ее рода проявились в ней таким ужасным образом. Если ей нравился какой-то молодой человек, она кидалась на него, цепляясь мертвой хваткой, и с дикой страстью вакханки опрокидывала его на себя. Вскоре ее знали во всем городе и говорили о ней как о живом кошмаре, призраке. Называли ее не иначе как «Роковая Монахиня». И случилось так, что в город была занесена дурная болезнь. Агата тоже заразилась ею, но была не в состоянии прекратить свои оргии и продолжала распутную жизнь. Как и прежде, она танцевала в притонах, сидела вместе со всяким отребьем и кидалась, как вампир, на молодых мужчин.